Троица. Церкви украшены берёзками, травой, полевыми цветами. К рукотворной красоте, созданной во славу Божью, добавилась созданная Богом – красота рощ, лугов… К запаху ладана примешивается покосный запах вянущей травы… В церквях служится Всенощное бдение, а наш паломнический автобус летит по летнему солнечному вечеру в Тобольск. В этот по нынешним меркам небольшой город, но это живая легенда Сибири, начиная с шестнадцатого века, Тобольск был столицей огромной Сибирской губернии, духовным и экономическим центром Сибири.

Много нитей связывают Тобольск и Омск. Из Тобольска ушла экспедиция Ивана Бухгольца в Бухарию за «песошным золотом». Поход окончился бесславно, зато на обратном пути в 1716 году на слиянии Оми и Иртыша была заложена крепость. Из Тобольска в Омск в 1918 году отправлена царская семья, поезд достиг Любино, но поступило распоряжение повернуть на Екатеринбург. Путь Николая II и его семьи к расстрельному подвалу Ипатьевского дома пролегал и через наши земли. Не миновал Тобольск и Колчак на пути в будущую свою столицу.

Для меня, пожалуй, самое поразительное из этих параллелей – Фёдор Михайлович Достоевский. Тобольск был распределительным местом для каторжан, оттуда их отправляли по сибирским острогам. Социалисту, петрашевцу, государственному преступнику Достоевскому был назначен в качестве каторги заштатный Омск. В Тобольске установлен памятник, на который нельзя смотреть без волнения. Писатель в бронзе сидит на скамье-колоде, рядом кандалы и раскрытое Евангелие, подарено ему в Тобольске Натальей Фонвизиной, женой декабриста. Все четыре года каторги это Евангелие было с ним. Воспитанный благочестивой матушкой, Достоевский в Петербурге проходил «школу» безбожника Белинского, социалиста Петрашевского. Белинский со смехом рассказывал, как он нарочно уничижительно говорил о Христе, и всякий раз Достоевскому было не по себе от кощунств в адрес Христа. Достоевский не мог не уважать Белинского, не мог не восхищаться его умом, эрудицией… Авторитет Белинского, увлечение социалистическими идеями оказали значительное влияние на молодого литератора…

Кто знает, каким был бы писатель, не получи он это Евангелие, не вчитывайся снова и снова в Боговдохновенную Книгу? Более 1400 пометок на страницах сделано рукой писателя. Сколько раздумий, открытий, озарений, утешений за этими пометками. Снова и снова каторжник, униженный несвободой, кандалами, возвращался к Иисусу Христу. Как он сам говорил, на каторге произошло «перерождение убеждений». Пришло понимание того, о чём скажет в своих книгах, во что превращается человек без доверия, веры, преданности Христу, что грозит человечеству без просвещения Христова. Тогда гуманность, по словам писателя, превращается в бесчеловечность, цивилизация – в одичание, прогресс без духа Божия ведёт к регрессу.

С месяц назад ещё раз посмотрел давний-предавний фильм Ивана Пырьева «Братья Карамазовы». И удивился, как его могли пропустить в атеистическое советское время? Ведь он православный в каждом кадре. Каждым героем говорит, что значит жить по страсти, быть в её власти, помрачиться душой. Одного съедает гордыня, другого сластолюбие, третий хочет разбогатеть, чтобы самоутвердиться, возвыситься… Страсть превращает Ивана Карамазова в безбожника, Смердякова – в убийцу, Дмитрия подводит под каторгу, старика Карамазова толкает к жуткой смерти. Для Смердякова «Бога нет и всё дозволено», для Дмитрия Он есть, но, находясь во власти страсти, в тенетах лукавого, Дмитрий не может вовремя остановиться, его несёт, и на этом пути он невольно губит других…

Конечно, подарок Фонвизиной Достоевскому – Промысел Божий. И как это символично, жена декабриста, дарит социалисту-петрашевцу, государственному преступнику Священное писание, ставшее на всю жизнь для него главной книгой. «О! это большое для меня было счастье: Сибирь и каторга! – восклицал Фёдор Михайлович в 1874 г. в разговоре с писателем Вс. С. Соловьевым. – Я только там и жил здоровой и счастливой жизнью, я там себя понял, голубчик… Христа понял… русского человека понял и почувствовал, что я и сам русский, что я один из русского народа. Ах, если бы вас на каторгу!»

Я вхожу в громаду Софийско-Успенского собора. Оторопь берёт – семнадцатый век. Здесь молились родители Димитрия Менделеева, да и сам будущий учёный ребёнком, подростком молился здесь, был он человеком благочестивым, верующим, что тщательно скрывали от нас в советское время. Молился в этом храме Петр Ершов, автор «Конька-горбунка» – сказки на все времена. Молился Матвей Гагарин, генерал-губернатор безбрежной Сибири, государственник и сподвижник Петра I, казнённый по приказу неистового государя. Первый каменный храм в Сибири… Здесь три века тому назад служил святитель митрополит Иоанн Тобольский, на день памяти которого мы и приехали в Тобольск. Поражает пространство храма, его роспись, мощь мужского хора… Я пытаюсь представить, как стояли здесь коренные жители Сибири в семнадцатом, восемнадцатом веке…

Впечатляющую картину рисует в одной из своих лекций по истории русской церкви протоиерей Георгий Митрофанов. Он говорит о язычниках славянах, попадающих в православный храм одиннадцатого века. Они входили в совершенно незнакомое для них пространство. В здание, построенное по образцу храмов Византии, созданное с учётом архитектурных достижений нескольких культур. В этот новый космос, входил человек, не знавший ничего, кроме примитивных хижин, примитивных поселений. До этого красоту созерцал только в природе. И вот перед ним иконы. Он, доселе видевший только деревянных идолов, поучает возможность лицезреть живопись, которая вобрала в себя на протяжении многих веков лучшие достижения изобразительного искусства античности, востока. Варвар, решивший стать христианином, приобщался к этой лучшей в мире живописи именно через храм. Его уши слышали те самые 8 гласов, которые восходили к музыкальным конструкциям античности, на протяжении многих веков усовершенствовались и развивались. Все его музыкальные познания ограничивались скоморошными бубнами и дудками с соответствующими песнопениями. Это был прорыв к утончённейшей, древнейшей культуре. И обонял он в храме тончайший запах ладана. Дикий, наивный человек входил в храм, и на всех уровнях своего мирочувствия ощущал не только новое, но нечто лучшее. Наконец слово, его он воспринимал, может, хуже, чем иконы и пение, но слово звучало на его языке…

А что такое богослужебное слово в православной церкви? Это попытка донести до любого человека, вне зависимости от уровня его просвещённости, воздействуя универсально на все его чувства и эмоции (музыка, иконопись) сложнейшие истины православного предания… Не случайно на протяжении многих веков лучшие представители святоотеческого богословия тратили своё время и силы на то, чтобы наряду с богословскими догматическими трактатами сочинять церковные песнопения, пытаясь в форме церковного песнопения говорить с христианами о самом главном. По существу православный храм на Руси стал каплей воды, в которой отразился горний мир, первозданный Эдем, о котором даже представление не имели совсем недавно славяне. Очень многое оставалось за рамками понимания людей той эпохи. Но человек архаичной культуры устроен так, что для него, чем непонятней, чем незнакомей, тем подлиннее и священнее. Восприятие для него было главным. Русь, не имея никакой значительной культуры, с самого начала, благодаря церкви, получила самую совершенную культуру из всех существовавших в мире. И получила не где-то, а именно в храме. В контексте богослужения, в контексте благодатного приобщения через таинства, к самому главному, без чего жизнь человека становится пустой.

Об этом говорит в одной из своих лекций протоиерей, учёный Георгий Митрофанов. Думаю, в полной мере его слова относятся и к язычникам, жившим во времена освоения Сибири. Они испытывали подобные чувства, попадая в православный храм, в частности, приходя в грандиозный Софийско-Успенский собор с его фресками и иконами, написанными уже русскими мастерами, которые, взяв всё лучшее из византийской иконописи, пошли ещё дальше. И церковное пение поднялось на Руси на высоту знаменного распева…

Грешен, такие мысли пришли ко мне, когда стоял на литургии в Софийско-Успенском соборе. Вглядываясь в фрески на его величественных колоннах и стенах, слушая молитвенное пение мощного мужского хора. И стоял я в каких-то шагах от чудотворной иконы Абалакской Божией Матери, этой святыни Сибири. Именно на эти дни июньские дни, один раз в году, чудотворный образ крестным ходом приносят в Тобольск.

На следующий день мы совершим поездку к постоянному месту пребывания иконы – в Свято-Знаменский Абалакский мужской монастырь. Обитель стоит на красивейшем крутояре. Под ним Иртыш делает широкую плавную петлю. День сумасшедше солнечный. Серебро иртышской воды течёт по зелёному миру лугов, прибрежных зарослей, а вверху высокая синь небесного полотна, чуть подбелённая перистыми облаками. Мы любуемся на иртышские дали, стоя у стен монастыря, а чуть позже восхищаемся ими с ещё более высокой точки – из окна церкви преподобной Марии Египетской. В монастыре тишина, почти нет паломников, мы в свечной лавке образуем очередь, покупая святыньки, подавая записки. И ещё один монастырь посетили в этот день – Иоанно-Введенский женский. Душа радовалась красоте природной, окружающей монастырь, и монастырской. Руководитель нашей поездки монахиня матушка София рассказывала, что ещё в относительно недавний приезд, пробирались они по грязи монастырского двора к церкви Иоанна Предтечи, а потом разувались у входа в храм, настолько было грязно. Сейчас территория замощена плиткой, ухожена, церковь отреставрирована. Больно смотреть на фотографии и Абалакского монастыря, и Иоанно-Введенского, сделанные в девяностые годы прошлого века. Машинотракторные станции, склады ядохимикатов – вот во что превращали обители в яростно безбожное время… Сейчас и следа от этого не осталось. Если не считать нищету душ, которые возрастали не у монастырей, а у машинотракторных станций…

Мы возвращаемся из Тобольска в Омск. Матушка София раздает всем по три-четыре сухих лепестка бордовых пионов из церкви Семи Эфесских мучеников, что на Завальном тобольском кладбище. При мне спрашивала в свечной лавке, есть ли сухие цветы? Я ещё подумал: зачем они ей? На Завальном кладбище под скромным памятником лежит сказочник Пётр Ершов, невдалеке от него похоронены родители великого Димитрия Менделеева, у южной стены церкви могила друга Пушкина, поэта и зачем-то декабриста Вильгельма Кюхельбекера, который едва не стал убийцей в день восстания декабристов. На Дворцовой площади два раза стрелял в генералов, да Бог миловал, пистолет давал осечки… Когда матушка София начала раздавать лепестки, кто-то спросил, что с ними делать? Матушка начала объяснять, и я вспомнил давным-давно забытое, слышал в детстве, скорее всего, от тёти. Тогда воспринял – женское чудачество. И только вон когда понял, насколько это по-христиански мудро. О памяти смертной говорит святой старец, пишет трактат учёный богослов, память смертную хранит в сердце деревенская женщина. После Троицы она уносит из церкви веточку берёзы, сухой цветок, пучок травы, что устилала пол. В Вербное Воскресенье, вернувшись после Всенощной, ставит на божничку веточки освящённой вербы, но прошлогоднюю вербу не сжигает. Есть заветный полотняный мешочек, куда много лет складывает сухие берёзовые листочки, цветы, траву с церковного пола, почки вербы и измельчённые веточки. Всё это собирает для подушки, на которой будет покоиться её голова в гробу… Матушка София рассказала, а у меня «замкнуло» в голове – это ведь отличная деталь для рассказа из цикла «Прихожане», над которым сидел перед поездкой!..

Десять лет паломнической службе Омска. Не один раз слышал от тех, кто пришёл в церковь в возрасте: сначала ходила в храм изредка, потом чаще, появились знакомые среди прихожан, уговорили поехать в паломничество, съездила один раз, второй, так и пришла к Богу. Знаю по себе, даже если ты едешь на один день, садясь в автобус, оказываешься в атмосфере молитвенной, сердечной, благодатной. Здесь многие друг друга знают, чаще это знакомство состоялось в одно из паломничеств.

По словам матушки Софии, есть паломники, кто ездит только в Чимеево. Другие любят исключительно Тобольск, где у них благодатью омывается душа. И этого хватает надолго. Есть другая категория паломников, кто постоянно расширяет географию поездок. За десять лет многое изменилось к лучшему, но мне приходилось слышать и такое, уходит прежняя романтика – в первые годы чаще спали в церквях, пусть не так комфортно, как сейчас в гостинице, зато сам факт, ты спишь в храме, к примеру, под одной крышей с чудотворной иконой Казанской Божьей Матери Чимеевская. Под её благодатной защитой. Молишься чудотворному образу, засыпая, и просыпаясь обращаешься к Матушке Заступнице…

Паломница Ирина Усова рассказывает, что в приезд в Тобольск четыре года назад спали на полу в Михайло-Архангельской церкви, в нижнем приделе. Церковь находится в нижнем посаде Тобольска. В связи с дефицитом времени нам удалось посетить только её в этой части города, на другие храмы не осталось ни минутки. Если Кремль в идеальном состоянии, Михайловско-Архангельскую церковь реставрировать и реставрировать… Что меня порадовало и умилило – на деревянном полу верхнего придела (широкие плахи) травка. В храмах Кремля этого нет. Казалось бы – Троица! Городская цивилизация с её многолюдьем что-то вытесняет. Вот и у нас в Казачьем соборе не было травы на полу… А здесь травка… Храм двухпредельный. Нижний ещё не отреставрирован. На верхний ведёт крытая, тёплая зимой наружная лестница на арках. Снаружи она смотрится украшением, которое вносит в строгие вертикали и горизонтали линий, созданных стенами и крышей, ломаную наклонную…

От забора Михайло-Архангельской церкви фотографирую Кремль. Он вверху на горе. Зачем-то приблизил при съёмке объект. Это было ошибкой. Обнаружил её по возвращении домой. Ушёл захватывающий дух поднебесный простор. Фото не передало ощущения чего-то не от мира сего. На самом деле белый с золотыми и голубыми куполами церквей Кремль парил под самым небом, будто облако… Уезжая, мы до последнего смотрели на него из окон автобуса… Оно удалялось от нас, уменьшалось, уплывало…

Сергей Прокопьев, член Союза писателей России