Приветственное слово митрополита Владимира к участникам международной конференции «Достоевский в смене эпох и поколений»

image_print
ВЕНЗЕЛЬ

КРЕСТ ХРИСТИАНСКОГО ПИСАТЕЛЯ

 

Приветственное слово

митрополита Омского и Таврического Владимира

к участникам международной конференции

«Достоевский в смене эпох и поколений»

к 200-летию Ф.М. Достоевского

(Омск, 12 ноября 2021 года)

 

 

 

Уважаемые дамы и господа,

участники конференции!

Дорогие отцы, братья и сестры!

 

Великая русская литература, берущая свое начало от «Сказания о Борисе и Глебе», «Повести временных лет» преподобного Нестора Летописца и «Слова о Законе и Благодати» святителя Илариона, славна и великими именами, и выдающимися произведениями. Однако имя Феодора Михайловича Достоевского даже на этом богатом фоне выделяется своею яркостью, своим непреходящим значением.

В чем причина того, что его произведения, написанные в позапрошлом столетии, в совершенно других исторических условиях, и сегодня сохраняют для нас актуальность, современность, порой даже – злободневность? Почему они продолжают оказывать мощное духовное влияние на современность?

Думаю, что многие из присутствующих ожидают от меня, как от православного архиерея, такой ответ: потому что Достоевский обращался к христианским темам, использовал различные христианские сюжеты и символы. Все это отчасти, так. Ни Тургенев, ни Некрасов, ни Салтыков-Щедрин, не говоря уже о Льве Толстом, не были настолько глубоко проникнуты Христианским вероучением, не обращались с таким постоянством, как Достоевский, к Священному Писанию, не испытывали такого всеохватывающего интереса к Церкви и духовной жизни. Все это так, но одного этого было бы еще недостаточно, чтобы говорить о Достоевском как о христианском писателе.

Так же, как одно только поминание имени Господа Иисуса Христа еще недостаточно для того, чтобы быть подлинно христианином, так и упоминание христианских тем и образов в своих произведениях, обращение к образу Христа недостаточно для того, чтобы в полном смысле быть христианским писателем. Даже пророчества именем Иисуса Христа, как сказано в Евангелии (см. Мф.7:21-27), недостаточно для спасения: в Евангелиях и в книге Деяний святых апостолов немало случаев, когда пророчества о Христе изрекали даже люди, одержимые бесами. А в житии преподобного Авраамия Затворника рассказывается, как святому, чтобы прельстить его помыслом гордости, явился бес в виде ангела и стал петь псалмы…

Так что само по себе упоминание Христа, Его жизни, цитирование из Священного Писания еще не есть признак подлинно христианского писателя. Иначе нам пришлось бы считать христианским писателем и Михаила Афанасьевича Булгакова, автора романа «Мастер и Маргарита». Мы, конечно, можем воздать должное его писательскому мастерству, можем оценить то мужество, с которым он, в период самых суровых гонений на Церковь, утверждал в своем романе то, что Господь Иисус Христос действительно жил и был распят, и что все это не было «выдумкой церковников», как утверждалось в атеистической пропаганде. Но во всем остальном роман «Мастер и Маргарита» никак нельзя назвать христианским, а его автора – христианским писателем. Как уже не раз отмечалось, гораздо более важное и значительное место в этой книге занимают силы тьмы, изображая которые писатель не скрывает своей симпатии и восхищения.

Что означает быть христианским писателем, и почему именно к Достоевскому мы применяем это понятие, а ко многим другим великим русским писателям – нет? Причем, даже к тем, кто, вроде бы, тоже не был чужд Христианству. Например, Чехов в детстве пел на клиросе и хорошо, как видно по его рассказам, знал Православное Богослужение; подробно описывал жизнь простого духовенства; Толстой внимательно изучал историю Христианства… Все они, возможно, в чем-то даже превосходили Достоевского в своем знании тех или иных сторон Христианства. Но ни один из них не поднялся на ту духовную высоту, на которой стоит автор «Преступления и наказания», «Идиота», «Бесов» и «Братьев Карамазовых».

Из великих русских писателей, пожалуй, лишь Николай Васильевич Гоголь в последний период своей жизни был ближе всего к тому, что можно назвать миссией христианского писателя. Но у Гоголя, как известно, это приближение породило тяжелый творческий кризис, в результате которого он фактически перестал писать. Почему это произошло, почему его последнее наиболее крупное произведение – «Выбранные места из переписки с друзьями» – при всех своих достоинствах, все же, значительно уступает его более ранним сочинениям, написанным до воцерковления? Ответов на это может быть много; но наиболее убедительным представляется такой: Гоголь воспринял миссию христианского писательства как сугубо учительную, проповедническую, наполнив свои «Выбранные места из переписки с друзьями» и другие поздние произведения проповедями и нравоучениями. Как писал о Гоголе протоиерей Георгий Флоровский в своих «Путях русского богословия», «…Он придавал своим творениям почти непогрешимое значение, видел в них высшее откровение… Учительская настойчивость Гоголя, его прямая навязчивость очень раздражали его ближайших друзей». Такое же стремление к проповеди, ту же «учительскую настойчивость и навязчивость» мы видим затем в поздних сочинениях Толстого, написанных после его разрыва с Церковью.

Как сказано в послании святого апостола Иакова: Братия мои! не многие делайтесь учителями, зная, что мы подвергнемся большему осуждению (Иак.3:1). Задача христианского писателя – не пытаться стать учителем жизни, проповедником или богословом. Мы видим, что этот путь привел Гоголя к мучительному творческому кризису, а Толстого – даже к разрыву с Церковью и к сектантству.

Так же, как далеко не всякий светский композитор, даже выдающийся, способен к сочинению духовных песнопений; так же, как не всякий светский живописец, даже очень одаренный, способен стать настоящим иконописцем, – так и не всякий писатель, даже пишущий на христианские темы, способен быть писателем христианским. Христианство его сочинений может оказаться на поверку чисто поверхностным и даже еретическим по своей сути, как у уже упомянутого Михаила Булгакова или у другого известного русского писателя начала прошлого века, Леонида Андреева, который написал рассказ «Иуда Искариот», но при этом признавался: «Я не люблю Христа и христианство»…

Христианский писатель – это и не тот, кто пытается быть проповедником, учителем, духовным наставником, самовольно присваивая себе ту роль, которую даже не всякий священник, не всякий архиерей дерзнет взять на себя. Путь христианского писателя – это, прежде всего, путь смирения, путь понимания пределов светского искусства, светского писательства. 

И у Феодора Михайловича, особенно в поздних его сочинениях, мы видим именно это духовное смирение, именно это мудрое понимание целей и пределов своего писательского дара. С одной стороны, Христианство не было для Достоевского чем-то внешним, просто какой-то еще одной темой; нет, оно пропитывало все, что он писал: и художественные произведения, и публицистику, и переписку. О чем бы он ни думал – о литературе, о молодежи, о революционном движении, о России – он пропитывал это своей горячей православной верой. Как писал о Достоевском знавший его публицист Алексей Суворин, «В революционные пути он не верил, как не верил и в пути канцелярские; у него был свой путь, спокойный, быть может, медленный, но зато в прочность его он глубоко верил, как глубоко верил в бессмертную душу, как глубоко был проникнут учением Христа».

Чем более зрелым становился талант Феодора Михайловича, чем большую силу и духовную мощь он приобретал, тем важнее для него становилась Церковь, тем глубже он вникал в Евангелие, тем сильнее он чувствовал и осмыслял Христианство и Богочеловеческую природу Господа Иисуса Христа. Как он писал в одном из писем в 1854 году, «нет ничего прекраснее, глубже… и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной». Здесь, конечно, под истиной подразумевается мирская истина, истина, добываемая силами одного только человеческого ума; такая истина, действительно, может быть вне Христа; и писатель решает «оставаться с Христом», ибо Христос и есть Сама Истина в высшем ее смысле (Ин.14:16).

С другой стороны, Достоевский всячески избегал какой-либо проповеди, той «учительской настойчивости», которая, как он прекрасно понимал, легко толкает писателя на путь самовозношения и духовной гордыни. С тревогой глядя в последние годы жизни на тот опасный путь, на который встал Лев Толстой, почувствовавший себя новым проповедником и пророком, Достоевский написал о нем в записной тетради 1880 г.: «До чего человек возобожал себя».

Достоевский не занимается морализаторством, он не делит своих героев на «плохих» и «хороших»; он мастерски показывает, что всякая человеческая душа поражена грехом. Он бесстрашно исследует ее смердящие духовные раны, не отворачиваясь от самых темных, зияющих бездн грехопадения, в которые душа может быть низвержена. При этом писатель никогда не стремится унизить и морально растоптать своих героев; напротив, он показывает, что даже в самой глубине падения человек сохраняет образ Божий; даже совершив тягчайшие грехи, он способен через покаяние вернуться к своему Творцу и Создателю и встать на путь духовного преображения и обновления.

В уста одного из своих важнейших героев, старца Зосимы, Достоевский вкладывает такие замечательные слова: «Братья, не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его, ибо сие уже подобие Божеской любви и есть верх любви на земле… И да не смущает вас грех людей в вашем делании, не бойтесь, что он затрёт дело ваше и не даст ему совершиться. Бегите сего уныния… Помни особенно, что не можешь ничьим судьею быть. Ибо не может быть на земле судьи преступника, прежде чем сей судья не познает, что он такой же точно преступник, как и стоящий перед ним, и что он-то за преступление стоящего перед ним, может, прежде всех и виноват».

Из воспоминаний мы знаем, что характер самого писателя был далеко не самым простым, что он часто бывал и гневлив, и проявлял гордыню, порой предавался азартным играм. Было бы наивным ожидать от писателя, человека светского, к тому же пережившего в молодости каторгу и ссылку, такой праведной жизни, которой мы зачастую не встречаем даже среди священнослужителей. Главное, что при этом Достоевский тяжело переживал свои грехи, исповедовался и каялся в них, и воспринимал самого себя как грешника, недостойного быть судьей и учителем для других.

И именно потому, что в самом писателе было такое смирение, такое нежелание «пасти народы», он остается для нас самым выдающимся русским христианским писателем. Его произведения будят человеческую душу, толкают ее на путь духовного поиска, ставят перед ней острые нравственные вопросы, и хотя сами не дают на них ответов, но указывают путь, на котором эти ответы могут быть получены. Это, прежде всего чтение Священного Писания, которое должно стоять, как писал Достоевский в 1880 году, над всяким другим чтением («Над всем, конечно, Евангелие, Новый Завет в переводе. Если же может читать и в оригинале (то есть на церковнославянском), то всего бы лучше»); это чтение святоотеческой литературы, которое, в свою очередь, обретает окончательный смысл только вместе с молитвой, с практическим выполнением Евангельских Заповедей.

Хотелось бы надеяться, что эта конференция послужит более глубокому пониманию личности великого христианского писателя – чья жизнь была, как мы хорошо знаем, связана и с нашей Омской землей. Да приведет наше общение здесь к более глубокому пониманию и духовной, Христианской почвы, на которой возросла русская словесность, к осознанию ее Православных корней.

Призываю на всех вас Божие благословение и желаю всем творческой и содержательной работы!