Назад / Содержание / Вперед

Тако да просветится свет ваш пред человеки

«Дорогой о Господе, милый Алешенька! Будь здоров! Да хранит тебя Господь! В своей чистой детской молитве вспомни и о мне, недостойном», – так духовный сын святого праведного Иоанна Кронштадтского валаамский монах Иувиан (Красноперов) писал десятилетнему мальчику. Этому благочестивому отроку предстояло возрастать из разума в разум, из силы в силу, идти от свершения к свершению. Это ему через полвека Бог судил начинать возрождение из поругания «дивного острова Валаама», великой обители Преображения. И это он, облеченный в одежды Первосвятителя, возглавил торжества прославления Кронштадтского пастыря – знамение освобождения Русской Церкви.

Его путь начинался в тихой Эстонии, отъединившейся от захваченной большевиками России. Там русские эмигранты вспоминали заветы Святой Руси. Им было легче переносить горечь изгнания, чем тем, кто оказался в дальнем зарубежье. Сама природа Эстонской земли напоминает северо-русскую: заповедные леса с березками, где суетятся юркие белочки и бродят лоси... Но главным все же была не напоминающая Родину красота мира Божия. Главным стало желание сохранить в себе русскую душу. А русская душа – это Святое Православие.

Не классовая борьба и не революционная ситуация, не мировая война и не масонские козни довели Россию до катастрофы 1917 года. Духовной причиной попущенной от Бога Правосудного кары явилось доходящее до вероотступничества охлаждение к святой вере значительной части российской дворянства и интеллигенции. Этот слой на протяжении трех веков заражался вольнодумным вольтерьянством, аморализмом, западными революционными теориями. Не счесть свидетельств того, как к началу ХХ века разрослась апостасия среди российских «верхов». Но выброшенные из России большевицким переворотом, даже они – вчерашние спириты и дарвинисты, кадеты и эсеры – вдруг почувствовали, что потеряли. Известна пословица: «пока гром не грянет, мужик не перекрестится». Лишившись Матери-Родины, российская элита вдруг ощутила потребность «по-мужичьи» осенить себя православным крестным знамением, как это испокон веков делали простые русские крестьяне.

Были в императорской России и деятели другого рода, оставались еще дворяне, чиновники, интеллигенты, хранившие верность родному Православию, искренне и самоотверженно служившие отечеству. Но даже в их сознании земные дела порой затмевали память о вечности, вера становилась лишь привычным фоном существования, временное и преходящее заслоняло Небеса Господни. Для таких горечь изгнания стала горнилом, очистившим и высветлившим их души, чтобы в них просиял образ Христов, насущнейший смысл нашего земного бытия. Из такого чистого истока явился Святейший Патриарх Алексий II, ныне обращающийся к русскому народу Божию со словами:

«Для сохранения стойкости в вере перед лицом любых испытаний жизненно необходимо, чтобы Православие стало не просто неким обрамлением мирской жизни, но центром, мерилом и силой всех наших поступков, мыслей и слов».

Древний род Ридигеров дарил России воинов и государственных деятелей, среди них – легендарный герой Русско-турецкой войны и военный министр Российской Империи Александр Ридигер. Память о другом представителе рода, генерале Феодоре Ридигере, прославившемся в Отечественной войне 1812 года, была запечатлена на мемориальной доске в Храме Христа Спасителя. Этот храм русской славы большевики разрушили до основания, но ныне он возрожден и освящал его потомок одного из отразивших Наполеоново нашествие героев Святейший Патриарх Алексий II (Ридигер).

Отец будущего Первосвятителя, Михаил Александрович Ридигер, в юности, следуя семейной традиции, готовил себя к государственной службе – учился в Императорском Училище правоведения. Но революционная смута прервала мирные занятия, заставила его покинуть Петроград и укрыться в Эстонии. Там он вступил в брак с уроженкой Таллина Еленой Иосифовной Писаревой, ставшей достойной спутницей его жизни.

Как многие русские за пределами истерзанной России, семья Ридигеров в свете Православия обрела утешение, умиротворение, радость и смысл своей жизни.

Архиепископ Иоанн (Шаховской) называл духовную жизнь русской эмиграции того времени религиозной весной. Эмиграцией был рожден такой своеобразный феномен, как Русское Студенческое Христианское Движение (РСХД). Ориентированное на интеллигентную молодежь, РСХД вызвало взлет религиозной и философской мысли.

В этом напряженном духовном поиске были не только открытия – были и ошибки, и «интеллигентские завихрения». Но было в нем и драгоценное желание не только согреть сердце благочестием, но и заполнить разум богомыслием. Михаил Ридигер примкнул к РСХД, участвовал в его исканиях. Медленно в нем зрела решимость всецело посвятить себя служению Церкви. Когда в Таллине открылись пастырско-богословские курсы, он окончил их, принял священный сан, а потом двадцать лет служил Богу и пастве в приходах Эстонской епархии, где ему довелось увидеть своего сына в сане святительском.

Хотя в эмиграции и расцветала религиозная весна, но положение православных в Эстонии и других отделившихся от Российской Империи государствах не было безоблачным.

В то время как большевики-богоборцы терзали Православную Церковь-мученицу в России, римо-католики начали гнать и теснить православных в Польше: там тоже арестовывали священников [в их числе был священномученик Тихон (Шарапов)], закрывали православные храмы, был уничтожен кафедральный собор в Варшаве. Рядом с трагедией залитой кровью православной России – какой жестокостью веяло от дел польских фанатиков, называвших себя христианами!

И в Эстонии нашлись деятели националистического толка, решившие последовать польскому примеру. Раздались требования снести Таллинский Александро-Невский собор. Творение православного зодчества называли не только памятником русского ига, но русско-восточным варварством, типичным для русских бескультурьем. (Интересно, насколько культурным надо быть, чтобы высказывать такое в адрес народа преподобного Андрея Рублева, Достоевского, Циолковского и множества подобных им «русских варваров»?)

Православные часовни называли будками русских богов – так писали деятели, считавшие себя евангелистами, христианами. Оскорбительно и больно было это не только русским изгнанникам, но и православным эстонцам. Дошло до того, что учителя-националисты стали среди школьников собирать деньги на уничтожение святыни, вовлекая детей в злое дело. К чести эстонского народа, собранных средств для сноса Александро-Невского собора не хватило. Затем некий «архитектор» Карл Бурман выдвинул новый проект: изуродовать здание собора, снести купола, убрать архитектурные украшения – и так превратить его в пантеон эстонской свободы.

Впоследствии опубликованный в архитектурном журнале снимок этого кощунственного проекта пригодился епископу Таллинскому Алексию (Ридигеру). Архипастырь продемонстрировал его задумавшим уничтожить собор атеистическим чиновникам с подтекстом: вы что, единодушны с националистами довоенной Эстонии? План переоборудования Александро-Невского собора также не удался: протестовали православные, вмешались международные организации, нашлись и достойные эстонские политики, воспротивившиеся акции национал-фанатиков. Много скорби принесло это беснование жившим в Эстонии православным русским людям, которые, как могли, боролись за спасение святыни. Не случайно в семейном архиве Ридигеров сохранились снимки и материалы, относящиеся к плачевному «делу о сносе собора».

23 февраля 1929 года в семье Ридигеров родился сын Алексeй. Для России это был жуткий год: начало «великого перелома» хребта русского крестьянства, когда большевики от расправ с духовенством и интеллигенцией перешли уже к уничтожению российских землепашцев, самого народа – носителя православной веры. Но именно в это время родился будущий Первосвятитель Русской Церкви, началось его возрастание в атмосфере старинного, можно даже сказать – древнерусского благочестия. С младенчества дышала его душа благодатным воздухом боголюбия, родительской молитвы и родительской любви.

Семья Ридигеров жила церковной жизнью: молитвенные правила, посты и праздники, посещения храма, ежегодные паломничества к святым местам. Святейший Патриарх вспоминает:

«Я был единственным сыном у родителей. Нас связывала крепкая любовь и особый дух православной церковности, когда жизнь неотделима от храма Божия и сама семья воистину становится домашней церковью».

Ему было даровано расти вдали от мирских мятежей, вместе с любимыми и любящими – едиными устами и единым сердцем возноситься к Всевышнему: в таких условиях душа свободно и стройно возрастает и крепнет, обретает твердость веры, при которой не страшны никакие испытания.

«Душа человеческая по природе своей христианка» – эта истина, в древности высказанная Тертуллианом, особенно ярко проявляется в чистом детстве. Если перед ребенком осветить путь ко Христу, он радостно устремляется по этой дороге. Естественно, что росший в столь благочестивой семье юный Алексей сразу же «прикипел душою к храму Божию». Первосвятитель навсегда сохранил память о детском восторге, который он ощутил от первого своего церковного послушания: разливать крещенскую воду. С шести лет он облекался в стихарь, пел и читал в храме; в девять лет – знал наизусть Божественную литургию. Такая ревностность сына даже несколько испугала его родителей – по этому поводу они спрашивали совета у валаамских старцев, которые ответили: «Если это серьезно, то не препятствуйте».

У юного Алексея появился духовный наставник – протоиерей Иоанн Богоявленский. Это был пастырь высокого разума, до революции – сотрудник выдающихся библеистов А. П. Лопухина и Н. Н. Глубоковского, в Эстонии он издавал журнал «Православный собеседник», после войны стал первым ректором возрожденной в городе на Неве Духовной академии, затем принял монашество с именем Исидор, был рукоположен во епископский сан и два года архипастырски окормлял Эстонскую епархию.

Семья Ридигеров каждый год совершала паломничества в Псково-Печерский и Пюхтицкий монастыри; разумеется, вместе с родителями эти острова благодати посещал и Алексей. Но по-настоящему ощутил он прикосновение высшей иноческой духовности на «пречудном острове Валааме».

«Особенно мне запомнились паломнические поездки в Валаамский Преображенский мужской монастырь в 1938 и 1939 годах. Мы плыли пароходом до Хельсинки, оттуда по железной дороге ехали до Выборга и потом уже на монастырском пароходе – до Валаама.

На меня, девяти-десятилетнего мальчика, Валаам произвел неизгладимое впечатление. Архитектура монастыря и скитов, намоленность храмов, удивительная природа северного края, духоносные старцы и насельники обители, их трудолюбие, открытость, доступность для каждого паломника и особая их чуткость – все это поражало. Во многом эти два посещения Валаама определили мой жизненный путь.

Из насельников обители особенно запомнились ее духовники – схиигумен Иоанн и иеросхимонах Ефрем. Много раз мы были в Смоленском скиту, где нес свой подвиг иеросхимонах Ефрем, ежедневно совершавший Божественную литургию и особо поминавший воинов, на поле брани убиенных. Однажды, в 1939 году, мы с родителями побывали в Иоанно-Предтеченском скиту, который отличался строгостью монашеской жизни. Туда повез нас на весельной лодке схиигумен Иоанн. Весь день прошел в общении с этим замечательным старцем. Запечатлелся в сердце схимонах Николай, живший в Коневском скиту и всякий раз встречавший нас с самоваром, за которым велись душеспасительные беседы. Помню гостинника игумена Луку, внешне сурового, но душевного пастыря, а также любвеобильного иеромонаха Памву...

Эти старцы скончались уже в Ново-Валаамском монастыре в Финляндии, я посещал там их могилы. Сохранилась у меня и переписка с монахом Иувианом, который писал мне, тогда десятилетнему мальчику, письма духовного содержания».

Святейший Патриарх Алексий

Впоследствии, во времена уже архипастырского служения, как больно было ему сознавать, что эта озарившая его детство дивная святыня разорена и поругана. Но с нового его паломничества началось возрождение Валаама.

«В зрелом возрасте я впервые посетил Валаамский монастырь только через пятьдесят лет. Дело в том, что у меня остались очень печальные воспоминания после посещения закрытых монастырей – Новоиерусалимского и преподобного Саввы Сторожевского в 1973–1974 годах, когда после первого инфаркта я совершил поездки в эти разрушенные монастыри, являвшие собой удручающее зрелище. И Новоиерусалимскую, и Савво-Сторожевскую обитель я знал только по описаниям, фотографиям и рисункам, а Валаам был для меня весь живой, я его помнил, помнил его поистине духоносную братию, и потому, сколько меня ни приглашали посетить Валаам, я не ехал. Только когда появилась реальная возможность возродить там монашескую жизнь, когда уже не воспринималось так болезненно все то, что было нанесено Валааму и злой волей, и войной, и временем, я решился на его посещение. В 1988 году вместе с духовенством Ленинграда я совершил паломничество в прославленную обитель и отслужил панихиду на Игуменском кладбище».

Святейший Патриарх Алексий

Во время первого передела Европы между Гитлером и Сталиным Эстония оказалась в границах уже не Российской, а большевицкой империи. И на Эстонской земле, как прежде в России, начались репрессии: уничтожение духовенства, интеллигенции, состоятельных сословий. С особой беспощадностью ГПУ расправлялось с русскими эмигрантами – «белогвардейскими недобитками», как их называли большевики. Были схвачены и отправлены в лагеря многие деятели РСХД, религиозно-философского движения, в котором участвовал и священник Михаил Ридигер. Но его и его семью беда обошла стороной. Видно, слышала Заступница рода христианского молитвы матери будущего Первосвятителя Елены Иосифовны, ежедневно читавшей Акафист перед иконой Пресвятой Богородицы «Всех скорбящих Радость».

Молодой ревнитель Алексей Ридигер «не представлял для себя иного жизненного пути, кроме служения Церкви». По этому пути он следовал неуклонно.

В 14 лет Алексей стал старшим иподиаконом у Таллинских архиереев, в 1945 году готовил закрытый гитлеровцами кафедральный Александро-Невский собор к возобновлению богослужений, затем служил псаломщиком в храмах столицы Эстонии.

В начале Великой Отечественной войны 1941–1945 годов от угрозы нашествия полчищ Гитлера, опиравшихся на мощь уже покоренной им Европы, что-то дрогнуло даже в «металлической» душе Сталина. Тогда генсек обратился к народу с церковным приветствием: «Братья и сестры». Существует множество преданий о властных знамениях Божиих, заставивших Сталина в годы войны пойти на примирение с Церковью. Необходимо отметить, что Сталин не из одного ужаса перед гитлеровскими армиями допустил восстановление Церкви: гонения на нее были окончательно прекращены, когда мощь гитлеризма уже надломилась. Несомненно, огромную роль при отмене репрессий сыграл труд самой Церкви ради победы в войне: искренние воззвания к верующим, подвиги православных воинов, церковный сбор средств в Фонд обороны.

По сталинским амнистиям 1941 и 1943 годов из лагерей были выпущены православные архиереи и священники. Церкви возвратили дотоле разрушенные храмы, позволили строить новые, возрождать монастыри, восстанавливать Духовные училища. В Ленинграде были открыты Духовная семинария и Духовная академия.

Как только появилась возможность изучения богословских наук, Алексей Ридигер решил ею воспользоваться. В 1946 году его не приняли в Ленинградскую семинарию из-за формальной придирки: не хватило нескольких месяцев до положенного для поступления восемнадцатилетнего возраста. Зато в следующем году он не только выдержал вступительные испытания, но и сдал экзамены за два года обучения и был принят сразу на третий курс семинарии.

Ныне мы прославляем новомучеников и исповедников Российских 1920–1930-х годов. Но нельзя забывать, что почти все старшее поколение архиереев и священников Русской Церкви 1940–1950-х годов составляли исповедники, претерпевшие за святую веру заточение в тюрьмах и лагерную каторгу. Горькую лагерную чашу довелось испить тогда и ученым-богословам. Святейший Патриарх вспоминает о том, каковы были его наставники в семинарии и академии:

«Первые годы после восстановления Ленинградской Духовной школы были, пожалуй, самыми светлыми в ее жизни. Педагогический коллектив, который сумел собрать митрополит Григорий (Чуков), был удивительным и в основном состоял из выпускников еще дореволюционных Духовных школ. Они не только сохранили для нас сокровище знаний, но и воодушевляли нас живой и искренней верой, очищенной и возвышенной тяжелыми испытаниями 30-х годов. Они не только хорошо преподавали свои дисциплины, но и воспитывали нас личным примером.

Образно говоря, как педагоги, как хранители духовного образования, они спели свою лебединую песню, и нам, первым учащимся возрожденной академии, Бог благословил этой песне внимать. Одним из них был Александр Иванович Сагарда, человек удивительно глубокой веры. Когда он рассказывал о мучениках, его волнение и переживания были столь сильными, что он выходил из аудитории, чтобы утереть слезы».

В 1949 году Алексей Ридигер поступил в Духовную академию, но уже на первом ее курсе был рукоположен во диакона, а через два дня после этого посвящения – во пресвитера и отправлен служить на приходы Эстонии: в его родном краю не хватало пастырей. Академическое образование ему пришлось завершать уже заочно.

Для пастырского поприща отцу Алексию было предложено несколько мест на выбор. Молодой священник выбрал самое трудное – не столичный Таллин, не курортный фешенебельный Пярну, а пыльный шахтерский городок Йыхви, где было множество лимитчиков и вольнонаемных, нередко с уголовным прошлым, людей с исковерканными судьбами. Там, среди этих «мытарей и грешников», он прослужил восемь трудных, закаливших душу пастыря лет.

«Паства там была непростая, как пастырю мне пришлось иметь дело со сложными судьбами, с семейными драмами, с различными социальными пороками».

Святейший Патриарх Алексий

Будущий Первосвятитель возрастал в атмосфере христианской любви, молитвы и богомыслия – можно сказать, в теплице благочестия. Теперь ему пришлось заглянуть на дно лежащего во зле мира, воочию увидеть, как извращает грех бессмертные человеческие души: то был необходимый опыт сострадания и милосердия.

Академические занятия принесли отцу Алексию ученую степень кандидата богословия за сочинение «Митрополит Московский Филарет (Дроздов) как догматист». Очень показательно это соприкосновение будущего Предстоятеля Церкви времен Великой смуты конца XX века с памятью о богомудром святителе Московском Филарете, которого называют «таинственным Местоблюстителем Патриаршего престола эпохи синодального пленения».

Сейчас нередко приходится слышать сладкую сказку о симфонии Церкви и Царства, якобы существовавшей в Российской Империи. На самом деле симфония – это не общий закон церковной истории, а редкий дар Божий, ниспосылаемый народу за благочестие. О симфонии в России не могло идти и речи после антиправославных реформ Петра I. Эти реформы – искажение канонического строя Церкви упразднением Патриаршества и введением чиновничьего контроля над церковными делами, бесправие архиереев, унижение духовенства, огосударствление, то есть разграбление церковного имущества, гонение на монастыри, начатые «царем-плотником» и продолженные Екатериной II, уничтожившей три четверти святых обителей России. Нет, не православной симфонией, а атакой хищной ереси цезарепапизма сбывался для Русской Церкви XVIII век, да и ни один из благочестивых монархов века XIX не нашел в себе мудрости, для того чтобы освободить Матерь-Церковь от чиновничьего произвола. Святитель Московский Филарет говорил: «Спасло Русскую Церковь лишь то, что учиненную Петром I протестантскую коллегию Промысл Божий преобразил в Святейший Синод».

Петровская обер-прокуратура явилась прямой предшественницей большевицких советов по делам религий (СДР). Недаром идеолог религиозно-ликвидационной деятельности большевиков, палач Церкви Е. Тучков именовал себя красным обер-прокурором. Среди довлевших над Священноначалием обер-прокуроров Синода имперских времен попадались такие деятели, как иконоборец Мелиссино, воинствующий атеист Чебышев, масон князь Голицын. Святителю Филарету (Дроздову), на протяжении полувека возглавлявшему Московскую кафедру, удавалось осторожностью и мудростью смягчать вредоносные вмешательства обер-прокуратуры в дела Церкви. «Таинственный Патриарший Местоблюститель» вполне обладал заповеданными от Апостола качествами – не только детской кротостью, но также и змииной мудростью. Такая же мудрость потребуется писавшему о святителе Филарете диссертацию священнику Алексию Ридигеру, когда он начнет подниматься на вершины церковной иерархии и лицом к лицу столкнется с советской «обер-прокуратурой» – СДР.

В 1959 году отец Алексий, уже в сане протоиерея, был назначен благочинным насчитывавшего 30 приходов Тарту-Вильяндинского округа. В зависимости от национального состава прихожан он служил в храмах своего благочиния или на славянском, или на знакомом ему с детства эстонском языке.

«Священники, приезжавшие к нам послужить, совершали службы на том языке, к которому привыкли: никого это не смущало, никакого национального или религиозного противостояния в Эстонии тех лет не было».

Святейший Патриарх Алексий

Тогда же он начал собирать материалы для своего будущего фундаментального исследования «История Православия в Эстонии» – естественное желание истинного пастыря Христова глубже, до исторических корней понять землю, на которой служишь, и народ, среди которого служишь.

Тарту, университетский городок, старинный, красивый и поэтичный, в те времена еще хранил дореволюционные традиции как эстонской, так и русской интеллигенции. Среди духовных детей священника там были такие, общение с которыми обогащало его, доставляло духовную и интеллектуальную радость. Об этом периоде своего служения Святейший Патриарх вспоминает, как об «очень светлом и по-настоящему пастырском».

Богослужения у алтаря Господня, соборная молитва в храме, укрепление благочестия среди паствы – вот высшие радости, вот источник духовных сил и для пастыря, и для архипастыря, и для Предстоятеля Церкви. 

«Несмотря на то, что большую часть жизни мне пришлось выполнять различные административные послушания в Церкви, пастырство было всегда для меня на первом месте. Именно в пастырской деятельности, в службе Божией, в Евхаристии, в молитвенном общении с Богом и с народом Божиим я черпаю силы для несения неимоверно трудного Первосвятительского креста».

Святейший Патриарх Алексий

Служение отца Алексия в Тарту состояло не только из духовных радостей. Старинное здание Тартусского собора Успения Божией Матери обветшало до того, что во время богослужения в нем начали проваливаться полы. На ремонт храма требовались непосильные для прихода финансовые затраты. Ревнуя о спасении святыни, отец Алексий поехал за помощью в Москву, где добился приема у Святейшей Патриарха Алексия I (Симанского). Патриарх распорядился выделить необходимые деньги и запомнил ревностного и умного священника из Эстонии, спустя два года призвал его к епископскому служению, начал давать ему ответственнейшие поручения и, убедившись в высоте его разума, сделал его своей правой рукой – ближайшим и главным помощником.

В 1961 году в стенах Свято-Троицкой Сергиевой Лавры протоиерей Алексий Ридигер принял монашеский постриг. Иноческое имя ему нарекалось по жребию на раке Преподобного Сергия Радонежского. Жребий указал на оставление прежнего имени – Алексий.

Небесным покровителем будущего Предстоятеля Церкви стал святитель Алексий, митрополит Московский, духоносец времен собирания Русской земли, чьи деяния имели не только высокий духовный, но и великий государственный смысл. Святитель Алексий принес «свечу христианской любви» в Золотую Орду, властвовавшую тогда над Русью, чудесно исцелил от слепоты ханшу Тайдулу, жену хана Джанибека, ставшего после этого другом и покровителем Руси. Золотоордынских властителей русичи именовали царями, хана Джанибека они назвали царем добрым. Духовным сыном святителя Алексия был знаменитый герой Руси – благоверный князь Димитрий Донской, его Московский святитель укрыл от княжеских междоусобиц, с детства воспитывал и взращивал духовно. Носящему его имя Предстоятелю Русской Церкви новейшего времени также придется нести служение миротворчества, представать пред власть имущими, печаловаться о судьбе народа и государства.

Через полгода после принятия монашества, 3 сентября 1961 года, состоялась архиерейская хиротония архимандрита Алексия (Ридигера) с наречением его во епископа Таллинского и Эстонского. В свое время его духовный отец, епископ Исидор (Богоявленский), при назначении на ту же кафедру сказал: «Нелегко будет собирать плоды в этом винограднике, и не раз собирающая рука покроется колючками, терниями и ранами». Но еще горше пришлось духовному сыну Преосвященного Исидора епископу Алексию (Ридигеру), воспринявшему архипастырский крест в жестокие годы «хрущевщины».

«Одному Богу известно, сколько каждому из остававшихся в Советской России, а не уехавших за рубеж священнослужителей пришлось перенести... Мне довелось начать свое церковное служение в то время, когда за веру уже не расстреливали, но сколько пришлось пережить, отстаивая интересы Церкви, будут судить Бог и история».

Святейший Патриарх Алексий

Да, Всеведущий Господь знает все, и Суд Божий – это не то, что суды человеческие. И не только история, но и наши современники должны понимать, чем была для Русской Церкви вторая волна большевицких гонений, когда генсек Хрущев клялся, что вот-вот «покажет по телевизору последнего попа».

В те годы газетные полосы, радио и телеэфир заполнили истеричное атеистическое кликушество, богохульства и кощунство, в домах культуры, институтах, школах громыхали «мероприятия по борьбе с религией». Началась новая кампания по уничтожению храмов, разгрому монастырей, ликвидации Духовных училищ. Первыми объектами натиска профессиональных «воинствующих безбожников» становились архипастыри.

В архиерейских кельях лились невидимые миру слезы. Двери этих келий пинком ноги открывали уполномоченные СДР, явившиеся для проведения очередного многочасового издевательства (на языке советской бюрократии такие мероприятия назывались проработками или накачками). Благо, если СДРовец отличался чиновной вальяжностью, но были среди них и глумившиеся над «церковниками» с садистским сладострастием. Физических пыток, каким подвергали исповедников 30-х, не было – были пытки нравственные. «Накачку» архиерей должен был выслушать молча, склонив голову, а потом попытаться нащупать в душе чиновника человеческие струны, уговаривать, упрашивать, умолять, чтобы спасти от расправы ревностного священника или сохранить намеченный к уничтожению храм... Иногда это удавалось: к счастью, не все в СДР были «железными феликсами». Но чаще – не удавалось, и начиналась другая, неотвязная, как зубная боль, пытка: пытка сознанием собственного бессилия, невозможности защитить пастыря или сберечь святыню...

Приходские священники полностью зависели от произвола местных чиновников СДР. Архиерейского назначения на приход для того, чтобы начать служить, было мало – пастырю нужно было еще получить регистрацию, а процедуру регистрирования в СДР затягивали на много месяцев, иногда – на два и даже на три года. Ну а если зарегистрироваться удалось, пастырь оказывался в положении наемника «двадцатки» – формируемого под контролем того же СДР приходского совета, куда внедрялись «спецлюди» и впридачу к ним люди просто порочные. За священником оставалось лишь право совершения богослужений и треб, последних – исключительно в стенах храма, если узнавали, что он в частном жилище напутствовал умирающего, его немедленно лишали регистрации. Ну а в средних школах, где обучение было обязательным, детей священников – «поповское отродье» – изо дня в день если не физически, то как-нибудь иначе «избивали» сверстники, науськанные учителями-атеистами.

Особенно жестко старались отсечь от Церкви молодежь. Каждого появлявшегося в храме молодого человека отслеживали и потом начинали проводить с ним изуверскую «воспитательную работу». А уж если выяснялось, что какой-то юноша собирается поступать в Духовную семинарию, его начинали «таскать в инстанции и органы», сначала уговорами, а потом и угрозами вымогая у него письменное отречение от святой веры. Тех, кто желал вступить в иноческую братию или сестричество, силой выдворяли из обителей под предлогом отсутствия прописки.

Тех верующих, кто венчался или крестил своих детей в храме, выгоняли с работы с «волчьим билетом», в трудовой книжке им делалась запись: «уволен ввиду несоответствия занимаемой должности» или «за нарушение трудовой дисциплины» – с таким документом можно было устроиться лишь грузчиком или дворником. Чтобы оградить паству, большинство священников, невзирая на грозящую им самим опасность, совершали требы на дому.

Беседы на духовные темы назывались религиозной агитацией и даже агитацией антисоветской – за это можно было попасть в заключение. К такой агитации могла быть приравнена и проповедь священника с амвона. На квартирах православных производили обыски. За размножение духовной литературы не только на ксероксе, но и на пишущей машинке или от руки (у большинства верующих тех лет были именно рукописные Евангелия, Молитвословы и Псалтири) и даже за хранение такой литературы назначался лагерный срок до трех лет.

Так было не только в годы «хрущевщины» – хоть и с меньшей яростью теснить Церковь продолжали и при Брежневе, да и при Горбачеве СДР был еще достаточно активен.

Да, именно такой была обстановка в Русской Церкви 1960–1980-х годов, в которой архипастыри и пастыри окормляли верующих, однако в конкурсах поступавших в Духовные семинарии участвовало до десяти претендентов на место, а паству составляло не только закаленное военное поколение – через все атеистические рогатки прорывались к Свету Христову молодые люди. Можно ли это назвать исповедничеством? Наверное, нет. Сейчас из сытого эмигрантского зарубежья звучит неумолкающая хула и клевета на российское Священноначалие, духовенство и верующих тех десятилетий. Ну что ж, остается лишь повторить слова Первосвятителя: «...сколько нам пришлось пережить, отстаивая интересы Церкви, будут судить Бог и история». И еще – им же сказанное: «Для Церкви это были нелегкие времена... Христиан травили, преследовали, лишали и без того скудных средств к существованию. Правда, за веру уже не расстреливали, и за то тем властям лично от меня большое спасибо». Святейший Патриарх вспоминает, с чего начиналось его архипастырское служение в Эстонии:

«Моя хиротония была совершена в воскресенье 3 сентября 1961 года за Божественной литургией в Александро-Невском кафедральном соборе Таллина. И сразу же я был поставлен в крайне тяжелое положение: Ян Самойлович Кантер, уполномоченный Совета по делам Русской Православной Церкви при Совете Министров СССР по Эстонии, сообщил мне, что еще летом 1961 года было принято решение о закрытии Пюхтицкого монастыря и 36 “нерентабельных” храмов (под таким предлогом атеистические власти любили закрывать храмы в годы хрущевского наступления на Церковь). До своей хиротонии, в бытность мою настоятелем Успенского собора в Тарту, я и представить себе не мог масштабов надвигавшейся беды. Времени почти совсем не оставалось, ибо закрытие храмов должно было начаться в ближайшие дни, было определено и время разорения Пюхтицкого монастыря – 1 октября 1961 года. Я понимал, что нельзя допустить, чтобы Православию в Эстонии был нанесен такой удар. И тогда я упросил уполномоченного отсрочить хотя бы ненадолго исполнение этого ужасного приговора. Я убедил его, что мне, молодому епископу, нельзя начинать свое служение в епархии с допущения массового закрытия храмов и разорения общеправославной святыни – Пюхтицкого монастыря. “Как я буду объясняться с паствой, кому я смогу доказать, что не я виноват в закрытии, что решение было принято до меня, – говорил я Я. С. Кантеру. – Никто меня и слушать не будет, при ком закрыли, тот и виноват”. Мне удалось убедить его отказаться от немедленного закрытия монастыря и храмов. Церковь в Эстонии получила небольшую передышку, но самое главное было впереди – надо было оградить монастырь и храмы от посягательства властей.

Атеистическая власть, будь то в Эстонии или в России, понимала и принимала во внимание только политические аргументы. В те тяжелые для Церкви годы у нас было не так много способов убеждения, и наиболее действенным часто оказывалось положительное упоминание той или иной обители или храма в иностранной печати. Этим путем я и пошел. В начале мая 1962 года появилась возможность привезти в Пюхтицы первую делегацию Евангелическо-Лютеранской Церкви ГДР из восемнадцати человек... В те дни мой отец лежал больной после инфаркта, которого так и не перенес. А я должен был его покинуть, чтобы сопровождать иностранных гостей. Речь шла о спасении обители единственно возможным тогда способом... Они побывали в монастыре и затем опубликовали статью с фотографиями обители в немецкой газете “Нойе цайт”. Затем появилась возможность привезти в монастырь протестантскую делегацию из Франции, представителей Христианской мирной конференции (ХМК) и Всемирного Совета Церквей (ВСЦ). Около года опасность закрытия Пюхтиц еще сохранялась, но после такого активного посещения монастыря иностранными гостями вопрос о разорении обители больше не поднимался...

Пюхтицкий Успенский женский монастырь был предметом моих постоянных забот и попечений. После того, как его удалось спасти от, казалось бы, неминуемого закрытия, я все силы отдавал его правильному устроению и укреплению...

С конца 1960-х годов Пюхтицкий монастырь стал безусловным центром духовной жизни в Эстонской епархии и одним из центров монашеской жизни во всей стране. Фактически в эти годы в СССР оставалось немного женских монастырей, которые в основном обеспечили и сохранили преемство женского монашества, решив таким образом главную задачу при его восстановлении... Сегодня десять игумений, вышедших из Пюхтиц, несут свое служение в разных обителях...

Удалось отстоять и Таллинский кафедральный Александро-Невский собор, который тоже, казалось, был обречен. 9 мая 1962 года преставился мой отец протоиерей Михаил Ридигер, настоятель храма в честь Казанской иконы Божией Матери, почти двадцать лет отдавший священнослужению в Таллинской епархии. Хоронил я отца в субботу 12 мая; сразу после похорон ко мне подошел уполномоченный по делам Русской Православной Церкви и предложил подумать о том, какому из таллинских храмов стать новым кафедральным собором. Я с недоумением спросил: “А как же Александро-Невский кафедральный собор?” И услышал в ответ, что городская молодежь решила переоборудовать собор в планетарий, и это вполне достаточное основание, чтобы главный православный храм Эстонии был закрыт. Я попросил уполномоченного немного подождать с решением – до праздника Троицы, чтобы дать мне время подумать, а сам стал готовить материалы в защиту собора.

Мне пришлось обратиться к изучению далекого и недавнего прошлого и подготовить для властей исчерпывающую справку по истории собора, рассказать о том, как пронемецкие силы в Эстонии пытались закрыть собор, свидетельствующий о нерушимой духовной связи Эстонии и России. Самым серьезным политическим аргументом оказался тот факт, что сразу после оккупации Таллина немецкими войсками в 1941 году собор был закрыт и бездействовал во все время оккупации. Перед уходом германские власти решили сбросить с колокольни знаменитые соборные колокола, но и это им не удалось, они смогли снять лишь язык малого колокола, который, несмотря на горы опилок и другие меры предосторожности, разбил при падении паперть придела в честь святого князя Владимира. “Вот обрадуются реваншисты в Германии, – сказал я, передавая свою записку, – то, что они не сумели сделать, свершила советская власть...”

И вновь, как в случае с Пюхтицким монастырем, по прошествии некоторого времени уполномоченный информировал меня, что вопрос о закрытии кафедрального собора больше не стоит. “Мало ли чего молодежь хочет, – сказал он сурово, – не следует нам идти у ней на поводу...”

Вообще в первые годы моего архиерейского служения, которые пришлись на самый пик хрущевских гонений, почти все силы уходили на противостояние атеистической агрессии, на спасение храмов и святынь».

Методы, которыми Таллинский архиерей боролся с разрушительными планами СДР, напоминают маневры дипломатии или точные ходы в шахматной игре. Но выигрышем его в этой «шахматной игре» явилось сбережение очага благодатной иноческой молитвы, сохранение домов Божиих, несших людям духовную радость, питавших их Божественными Таинствами, возводящих верных к вечному спасению.

После захвата Эстонии большевицким режимом там так же, как прежде в России, был произведен «перелом хребта» крестьянства – коллективизация с сопутствующим раскулачиванием, то есть истреблением самых трудолюбивых сельчан. И как в России, этот «перелом» ударил по Православию, которое исповедовали многие эстонские крестьяне. Святейший Патриарх вспоминает о вызванном раскрестьяниванием запустении сельских храмов Эстонии и о связанных с этим тяготах священнического служения:

«Положение духовенства в Таллинской епархии было крайне тяжелым. Для священников в Эстонии было нормально служить в четырех, а то и в пяти храмах (из которых большинство было храмами без приходов), да еще трудиться на мирской службе – кочегарами, почтальонами, совхозными работниками. Священников катастрофически не хватало, и в то же время было трудно обеспечить хотя бы минимальное материальное благополучие церковнослужителей. В Эстонии даже была такая поговорка: “Сам служу, сам пою, сам кадило подаю”. Вот так и жил священник: окормлял приход в несколько десятков человек, раз в месяц служил еще в трех-четырех бесприходных храмах, а по ночам кочегарил. Очень было тяжелое время, особенно для священников, служивших в эстонских приходах. Но, наверное, более всяких материальных невзгод угнетали их полупустые храмы, когда на службу собирались от силы 10–15 человек. Я старался всеми доступными мне способами поддержать эстонское духовенство: и внеочередными наградами, и церковными орденами, и пенсиями. Это порой вызывало недоумение у русской части духовенства, на что я им отвечал: “Вы молитесь со своей паствой, а они этого не имеют”. Служение эстонского духовенства было поистине подвижническим».

Первосвятитель рассказывает и об особом благочестии, каким отличались уцелевшие во времена репрессий православные эстонские крестьяне:

«Среди верующих эстонцев были люди глубоко религиозные и очень преданные Церкви... Я говорил своим русским прихожанам: “Посмотрите, как они в любую погоду за много километров то на попутках, то пешком добираются до храма. Посмотрите, как они готовятся к Причастию, как вычитывают на коленях все правило. Смотрите на их рвение и в этом берите с них пример...”

Очень важно отметить, что в мое время не было никаких осложнений между русской и эстонской частью клира и паствы. Не было ни национального антагонизма, ни ненависти; эти проблемы, искусственно созданные новым поколением священнослужителей и частью паствы, – плоды сегодняшнего дня, неумного подчеркивания своей национальной особенности и обособленности. Свою заметную роль в создавшейся ситуации сыграла несправедливая, захватническая позиция Константинопольского Патриархата. Уверен, все эти настроения в нынешней эстонской православной пастве будут преодолены и правда воцарится на Эстонской земле».

Плодом многолетних раздумий архипастыря Эстонской земли над ее прошлым и настоящим стал его труд «Очерки по истории Православия в Эстонии». В 1984 году митрополит Алексий (Ридигер) представил эту свою работу в качестве магистерской диссертации, но исследование оказалось настолько фундаментальным, что за него он был сразу удостоен высшей ученой степени – доктора богословских наук.

Святейший Патриарх выкроил время для того, чтобы вернуться к этому труду, дополнить и переработать его. В 1999 году он издал книгу «Православие в Эстонии». Это не просто образцовая работа церковного историка, подобную которой должна иметь каждая епархия. Книга проникнута уважением и любовью к Эстонской земле и эстонскому народу. Книга очень искренняя: никакой тенденциозности, никаких попыток подретушировать правду истории. Прямо и откровенно рассказано о тяжких ошибках и грехах Российской Империи в отношении к эстонскому народу. Тем большим недоумением, печалью и скорбью дышат строки, посвященные современному положению в Эстонии.

«В последние годы предпринимаются беспрецедентные попытки переписать и перетолковать реальную историю... Многие зарубежные исследователи... никогда не упускают случая лишний раз подчеркнуть, что Православие в Прибалтике способствовало лишь русификации края, насаждению “варварской восточной” культуры и веры, чуждых, по их утверждению, местному населению...

Благодаря Православию эстонцы впервые осознали себя не просто “маарахвас” – деревенскими жителями, а народом, имеющим равные с другими права...

События последнего десятилетия, когда возникшие еще в 1920-е годы раскольнические настроения вновь овладели душами некоторых эстонских священнослужителей, а с их помощью охватили и часть эстонской православной паствы, не могут не вызывать во мне, почти сорок лет служившем укреплению Православия в Эстонской Церкви, и боли, и глубочайшего сожаления...

История может с полной уверенностью засвидетельствовать, что Православие на Эстонской земле и по своему рождению, и по своему бытию неразрывно связано с Россией, с Русской Православной Церковью, и эта связь крепче и надежнее всех современных политических конъюнктур».

Святейший Патриарх Алексий

Российской исторической памяти действительно есть в чем каяться перед эстонским народом. Но вот разговоры о русском иге абсурдны: иго в Эстонии было остзейским. Тенденцией российской имперской политики как в присоединившихся, так и в завоеванных странах являлось «оставлять все как было», осуществляя лишь функции контроля. Беда в том, что в Эстонии подобным образом была сохранена нетерпимая ситуация, которую Л. Н. Гумилев называет этнической химерой. Германские государства тут ни причем: остзейцы были немцами по языку и по крови, а не по подданству. В России они чувствовали себя настолько уверенно, что возглавляли государственный переворот, во время которого совершилось убийство императора Павла I.

У династии Романовых были особые отношения с немецким дворянством. В XIX веке сама эта династия по крови уже фактически была немецкой. России грех на это жаловаться: именно Романовы XIX века явились благоверными православными правителями – страстотерпец Александр II Освободитель, Александр III Миротворец, святой мученик Николай II. «Великая матушка Русской земли» из Дома Романовых – преподобномученица княгиня Елисавета по происхождению была полунемка-полуангличанка... Но факт есть факт: к немцам династия питала слабость, остзейцы при дворе имели огромное влияние и потому власть в Эстонии крепко держали в своих руках.

Реальный грех российской имперской власти в том, что она не смогла или даже не захотела освободить эстонцев от этнической химеры. Тягчайший грех православной державы в том, что она не сумела ни по-настоящему помочь православным эстонцам, ни даже защитить их.

Но есть и другая сторона исторической памяти. Именно русское духовенство, интеллигенция, государственные деятели помогали первым эстонским просветителям в становлении национального образования и самобытной культуры. Чем разглагольствовать о «русско-восточном варварстве», навешивать ярлыки и ставить клейма, пусть зарубежные исследователи ответят на простейший вопрос: когда, как и при чьем содействии среди эстонцев распространилась грамотность на родном языке?

Разговоры о русификации – тоже абсурд. До революции эстонцу для карьерных надобностей предпочтительнее было изучать не русский, а немецкий. Ну а в СССР большевики-«интернационалисты» изуродовали вдохновенный язык Пушкина и Гоголя до номенклатурного новояза и действительно насаждали этот жаргон повсюду, терзая слух прежде всего русским культурным людям. Идеологический же исток подобной русификации – Маркс и Энгельс.

Интеллигентно ли возлагать на всех русских ответственность за преступления режима, от которого более других пострадал именно русский народ?

Благородство и мудрость историка и политика в том, чтобы акцентировать не злую, а добрую память в отношениях между народами. Есть два качества, кажущиеся сходными, но на деле прямо противоположные: патриотизм и национализм. Первый – высокая добродетель, второй – мерзкий грех. Патриот истинно любит свой народ и заботится о его благе, а потому понимает и уважает подобные чувства представителей других народов. А националист – это дикарь, бьющий себя в грудь кулаком с криками: «Я ариец!», «Я пуштун!» или: «Я отпрыск великого африканского племени мумба-юмба!» Националист ненавидит всех «чужаков», но и собственной нации он не способен принести ничего, кроме зла.

В истории множество примеров того, какие бедствия причиняет народам духовная болезнь национализма. В средние века национальное высокомерие ввергло гигантский Китай в монгольское ярмо... В XIX веке белый расизм вызвал гражданскую войну в США... В веке ХХ гитлеровский нацизм довел до трагедии могучую Германию...

Эстонцы и латыши – народы сравнительно немногочисленные, страх перед ассимиляцией, видимо, является главной причиной обостренности их национальных чувств. В Эстонии и Латвии сейчас разжигается русофобия, введен антирусский апартеид. На пользу ли это национальным интересам? Какова бы ни была Российская Империя, в ней не растворился и не утратил самобытности ни один даже самый малый народ. А сейчас для беспристрастного наблюдателя очевидны процессы, ведущие эстонцев и латышей к тому самому, чего они боялись, – к превращению в реликтовые этносы. Если это произойдет, будет очень жаль... Но надо надеяться, что сбудутся предсказания и исполнятся молитвы Святейшего Патриарха, верящего в доброе будущее Эстонии.

Эстонская земля возлюблена Первосвятителем Русской Церкви: там он родился и возрастал, там вершил пастырские и архипастырские труды, боролся за святую веру. После назначения на крупнейшую Ленинградскую кафедру по просьбе эстонского духовенства он продолжал управлять и этой епархией, даже после избрания на Патриарший престол еще несколько лет непосредственно окормлял православную паству Эстонской земли.

Сейчас в Эстонии – еще и церковная смута.

В 20-х годах прошлого века тогдашний Константинопольский Первоиерарх Мелетий IV (Метаксакис) начал немилосердные и небратские, а с точки зрения канонов Православия – беззаконные посягательства на зарубежные епархии Русской Церкви-мученицы. Что это было? Спекуляция на русской трагедии, на русской крови?

Но и ныне Российское государство в подобном же тягостном положении: вновь начались вторжения Константинополя на каноническую территорию Русской Церкви. А ведь митрополит Таллинский и Эстонский Корнилий (Якобс), которого теснят и травят эстонские политики и «константинопольцы», – исповедник, за веру Христову отстрадавший свой срок на лагерной каторге.

«Прошло 75 лет со дня принятия томоса Патриарха Мелетия IV, и мы имеем основания утверждать, что это событие внесло разобщение между двумя Поместными Православными Церквами, нарушило братский дух их взаимопонимания, нанесло удар по единству канонической позиции всех Поместных Православных Церквей в отношении исключительного права каждой из них на свою территориальную неприкосновенность и целостность. В самой же Эстонской Церкви обострились негативные процессы (межнациональное недоверие, политизация, ослабление канонического сознания); к сожалению, все это актуально и по сей день».

Святейший Патриарх Алексий

В эстонских нестроениях видится изощренная демонская месть Патриарху Всероссийскому – удары наносятся в родном, дорогом его сердцу краю. Но великими трудами Первосвятителя ныне укрепляется вся Русская Православная Церковь, в этом залог того, что рано или поздно в каждой ее епархии воцарится христианское братолюбие, завещанное от Бога Вселюбящего.

Уже в самом начале своего архипастырства Владыка Алексий (Ридигер) был привлечен к делам высшего общецерковного управления. Таково было послушание, принятое им от Святейшего Патриарха Алексия I (Симанского).

Святейший Патриарх Алексий I был иерархом дореволюционной формации, одним из редчайших представителей российской элиты, сумевших прозреть в служении Богу – высшее из земных поприщ. Он пренебрег открывавшейся перед ним светской карьерой, оставил службу в гвардейском полку и принял иночество. Духовным его отцом стал «самый строгий архипастырь Русской Церкви» митрополит Арсений (Стадницкий), при большевиках – знаменитый Ташкентский изгнанник. От святителя Арсения Святейший Патриарх Алексий I перенял принцип «сохранения возможного» и завет «сберечь искры веры в народе: тогда вместо разрушенных в свое время воздвигнутся новые храмы». (Это предсказание святителя Арсения ныне сбывается.)

В 1920-х годах он отбыл срок заточения и ссылку за исповедание Православия, подвергался аресту и в 1930-е годы. Возглавляя Ленинградскую епархию, отказался уехать из осажденного гитлеровцами города, голодал вместе со своей паствой и ободрял ее среди ужасов блокады и тем заслужил народную к себе любовь. Став Предстоятелем Церкви, максимально использовал данную Сталиным возможность восстанавливать храмы, монастыри и систему духовного образования, выхлопотав в этом даже государственную помощь.

Среди его деяний – возрождение Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. Во времена хрущевских гонений именно он разработал тактику использования заигрываний большевицкого режима с международными сообществом для отстаивания интересов Церкви. В молодом тогда еще епископе Алексии (Ридигере) он увидел достойного соратника. Нынешний Первосвятитель Русской Церкви вспоминает:

«В течение многих лет я был близок к Святейшему Патриарху Алексию I, личность которого оставила в моей душе глубокий след... С самого начала моей деятельности в качестве епархиального архиерея и заместителя Председателя Отдела внешних церковных сношений (ОВЦС), и когда я занимал пост Управляющего делами Московской Патриархии, Святейший Патриарх относился ко мне с огромным доверием... На его долю выпали тяжелейшие испытания: революция, гонения, репрессии, потом, при Хрущеве, новые административные гонения и закрытие храмов. Скромность Святейшего Патриарха Алексия, его благородство, высокая духовность – все это оказывало на меня огромное влияние. Последнее богослужение, которое он совершил незадолго до своей кончины, было в 1970 году на Сретение. В Патриаршей резиденции в Чистом переулке после него осталось Евангелие, раскрытое на словах: Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром».

Первым послушанием Владыки Алексия (Ридигера) была должность заместителя Председателя ОВЦС: обеспечение международных связей Церкви для защиты ее внутренней жизни. Но это служение было не только тактическим приемом ради смягчения гонений – в нем был смысл заповеданного Христом Спасителем миротворчества.

«В 1948 году в Москве Совещание Предстоятелей и представителей Автокефальных Православных Церквей приняло “Обращение к христианам всего мира” с призывом “силою горячей молитвы и усердной любви” противостать опаснейшему развитию отношений между политически противоборствующими государствами, которое могло привести к третьей мировой войне.

Эту позицию Церкви нельзя рассматривать как чисто политическую и к тому же одностороннюю, в пользу Советского Союза. В период, когда ядерным оружием владели только США, так же, как и после сентября 1949 года, когда оно стало достоянием и Советского Союза, основной задачей миротворческого движения было предотвращение любой ценой вооруженного конфликта между США и его союзниками, с одной стороны, и СССР и его союзниками – с другой.

Миротворческое движение, в понимании верующего человека спасающее от гибели священный дар жизни, представляло собой действительно ту нравственную силу, независимо от часто далеких друг от друга политических идеалов его участников, какая с помощью Божией была способна предотвратить ядерный Армагеддон человечества (Откр. 16, 16). Миротворчество отнесено Господом нашим к высшим духовным ценностям, следование которым приводит к Небесному блаженству. Блаженны миротворцы, – возвещает Спаситель в Нагорной проповеди, – ибо они будут наречены сынами Божиими (Мф. 5, 9). Церковь, являющаяся, по Апостолу, столпом и утверждением истины (1 Тим. 3, 15), призвана вести народ Божий к Вечной жизни и спасению, и миротворчество, включающее в себя заповедь Иисуса Христа о служении примирения (2 Кор. 5, 18), изначально и незыблемо входит в ее священную миссию».

Святейший Патриарх Алексий

Было немало хулителей, называвших миротворческую деятельность Русской Церкви советских времен соглашательством с безбожным режимом. Но что мы видим теперь? В США именовали СССР империей зла. Но вот СССР рухнул, а стали ли Соединенные Штаты империей добра?.. Американская супердержава любое не понравившееся ей государство может объявить страной-изгоем и осыпать бомбами с урановой начинкой; такой атаке подверглась Сербия, где живут наши православные братья, – там разрушены мирные города, отравлены земля и вода...

В современной России давно нет тоталитаризма, но она подвергается политической и экономической дискриминации: не готовят ли участь изгоя и ей?.. И во многих еще регионах льется кровь, реальна военная угроза. Как прежде, так и теперь, так и всегда долг Церкви – возвышать голос в защиту мира, в защиту священного права людей на дарованную Богом жизнь.

В 1964 году будущий Первосвятитель был назначен на ключевой пост в руководстве Русской Церкви – Управляющим делами Московской Патриархии. О своей деятельности в этом качестве он вспоминает с грустью:

«Епархиальные архиереи часто приезжали к нам, но я не помню, чтобы кто-то, приехав, сказал: “Владыка, порадуйтесь, у меня в епархии все хорошо”. Все привозили свои проблемы, свои беды, свою боль. А многим ли мы могли помочь?»

Но здесь Святейший Патриарх скромничает. Помогал он тогда очень многим: кому мог – делом, если не было такой возможности – точным и мудрым советом. Об этом вспомнила Церковь на Поместном Соборе 1990 года.

На Владыку Алексия наваливалась груда церковно-административных проблем и международных дел, на нем же оставалось и окормление Эстонской епархии. О несении этого тройного креста Святейший Патриарх рассказывает в своих воспоминаниях:

«Как Управляющий делами Московской Патриархии я должен был продолжать самое деятельное участие во внешних церковных связях, не говоря уже о необходимости исполнения мной многих других программ общецерковного значения. Как я сочетал эту деятельность с управлением Таллинской епархией? Конечно, это давалось нелегко, учитывая мои различные по продолжительности, частые отъезды из епархии: служение требовало от меня строгого распределения времени и использования его с максимальной эффективностью, а также наличия авторитетных и усердных помощников и исполнителей.

В то время моя жизнь была в буквальном смысле слова кочевой. Работая в Москве и первые годы не имея московской прописки, я мог жить только в гостиницах, каждый месяц переезжая из одной в другую. Так вот и кочевал между гостиницами “Украина” и “Советская”, а ведь за месяц и книги приобретаешь, и вещами какими-то обрастаешь, поэтому я все свозил в свой кабинет сначала на улице Рылеева, а потом в Чистом переулке. Но каждый месяц, а то и не один раз, я выезжал в Таллин, где решал насущные епархиальные вопросы и совершал архиерейские богослужения. В эти годы было утеряно чувство дома, я даже считал, что 34-й поезд, который курсирует между Таллином и Москвой, стал для меня вторым домом. Но, признаюсь, я с радостью хотя бы на время отрешался от московских дел и ждал этих часов в поезде, когда можно было почитать и побыть наедине с собой. Приезжая в Таллин, я тотчас же погружался в круговорот дел и проблем, свойственных любому епархиальному управлению».

Эта картинка неустроенного быта русского архиерея советских времен заставляет вспомнить сострадательные слова древних «Кириковых оглашений» о «ходящих людях (кочевниках), не имеющих для себя спокойного места». Но от тех московско-таллинских кочевий пролегает путь к нынешним, невиданным по размаху и значению поездкам Первосвятителя.

17 апреля 1970 года почил о Господе от земных трудов и скорбей Святейший Патриарх Алексий I. К его преемнику, Святейшему Патриарху Пимену, перешел по наследству в качестве Управляющего делами митрополит Алексий (Ридигер).

«Брежневский застой», последовавший за «хрущевщиной», был для Русской Церкви не столь горьким, но далеко и не сладким периодом. В личности Святейшего Патриарха Пимена ярко проявилось милосердие Промысла Божия, посылающего гонимой страдающей Церкви именно такого Предстоятеля, какой ей нужен в данное время.

Святейший Патриарх Пимен (Извеков) был тихий молитвенник, монах с 17 лет, человек не внешне-деятельного, а духовно-созерцательного склада характера. Он отличался необычайной кротостью нрава. Один деятель СДР в сердцах отозвался о нем: «Он так мягок, что не знаешь, куда и ударить». Однако именно своей уклончивостью он нередко избегал вредных для Церкви действий. Так, несмотря на настояния СДР, он всячески откладывал, да так и не совершил епископскую хиротонию ставленника спецслужб архимандрита Валентина (Русанцова).

Брежневский режим все больше впадал в апатию. Видя уступчивость Патриарха, безбожные власти решили, что им уже нечего опасаться церковников, – дескать, пусть Церковь сама отмирает вместе со старушками-прихожанками. Однако мы видели, как быстро начал распрямляться этот «согбенный» Предстоятель Русской Церкви при первой к тому возможности. Последнее деяние его Патриаршества – прославление Всероссийского печальника святого Патриарха Тихона (Белавина).

Выслушав какое-нибудь особо изуверское требование СДР, Святейший Патриарх Пимен просто заболевал – никакого притворства, такова была естественная реакция его организма. В подобных случаях СДР приходилось иметь дело с Управляющим делами Патриархии митрополитом Таллинским Алексием, иерархом, умевшим очень вежливо и очень умно сказать: «нет». Для атеистической власти это был очень и очень неудобный архиерей. Но окончательно «переполнила чашу терпения СДР» его попытка вообще избавить Церковь от чиновничьей «опеки».

Шел 1985 год, с партийных трибун звучали призывы к гласности и демократизации всех сторон общественной жизни. Будущий Первосвятитель имел неосторожность поверить, что время для обретения духовной свободы уже настало.

«Постепенно менялось отношение к Русской Православной Церкви. Процесс этот шел очень медленно, и всевластие Совета по делам религий (СДР) хотя и ослабело фактически, но все еще оставалось нормой государственно-церковных отношений. Я, как Управляющий делами Московской Патриархии, чувствовал насущную необходимость коренных изменений в этой сфере, может быть, несколько острее других архиереев. Тогда я совершил поступок, который стал поворотным в моей судьбе. 17 декабря 1985 года я направил письмо М. С. Горбачеву, в котором впервые поставил вопрос о перестройке церковно-государственных отношений... В советский период Церковь не была отделена от государства, а была им придавлена. Вмешательство государства во внутреннюю жизнь Церкви было полным, вмешивались даже в сакральные области служения Церкви: скажем, решали, можно или нельзя крестить, можно или нельзя венчать; создавались возмутительные ограничения в совершении Таинств и богослужений. Общегосударственный террор зачастую усугублялся просто безобразными, экстремистскими выходками и запретами уполномоченных местного уровня. Все это требовало немедленных перемен. Но я осознавал, что у Церкви и государства есть общие задачи, ибо исторически Русская Церковь всегда была со своим народом в радостях и испытаниях. Вопросы морали и нравственности, здоровья и культуры нации, семьи и воспитания требуют объединения усилий государства и Церкви, равноправного союза, а не подчинения одного другому. И в связи с этим я поставил самый насущный и кардинальный вопрос о пересмотре устаревшего законодательства о религиозных объединениях».

Святейший Патриарх Алексий

В эпоху «хрущевщины» за подобное обращение к властям архиепископ Ермоген (Голубев) был снят с епархии и заточен в монастырь. Тогда Священноначалие Русской Церкви ничем не могло помочь опальному архиерею, разве что выражать свое сочувствие в посланиях: «Целуем узы твои, яко единого от святых, а сделать для тебя ничего не можем».

Но времена изменились. Горбачевские «перестройщики» держали курс на Запад, собирались встраиваться в мировое сообщество. В такой ситуации расправа с митрополитом Алексием (Ридигером), имевшим огромный международный авторитет миротворца, становилась немыслимой. И к нему решили применить один из трюков советской бюрократии: если нельзя избавиться от человека иным способом, надо «выпихнуть его на повышение».

«Мое обращение было разослано Горбачевым всем членам Политбюро, но одновременно Совет по делам религий указал, что поднимать такие вопросы нам не следует. Реакция властей еще соответствовала старым традициям: меня отстранили от ключевой в то время должности Управляющего делами и назначили на Ленинградскую кафедру. Это назначение я не воспринял болезненно и, более того, считаю четыре года, проведенные мною на Ленинградской кафедре, когда происходило возрождение церковности в уникальной по своей истории епархии, одними из самых светлых в моей жизни».

Святейший Патриарх Алексий

«Светлый период» начался с уже привычной для митрополита Алексия борьбы за права Церкви.

«Когда я получил назначение на Питерскую кафедру и высказал уполномоченному Совета по делам религий свое желание нанести визит мэру города, то получил категорический отказ: мол, этого никогда не было и не будет. В первые месяцы я остро ощущал, что никто не признает Церковь, никто не замечает ее. С большим трудом добились разрешения открыть собор Михаила Архангела в городе Ломоносове. Противники приводили десятки аргументов. Самый главный – церковь никак не может стоять на улице Юных пионеров. Тогда я сказал: “А как же в Ленинграде кафедральный собор может находиться на площади Коммунаров?” Главное, что удалось мне там за четыре года, – это добиться того, что с Церковью стали считаться, положение в корне изменилось».

Святейший Патриарх Алексий

Диавол ненавидит праведность и внушает эту ненависть своим сознательным и бессознательным прислужникам. Одним из самых ненавидимых воинствующими безбожниками имен было имя блаженной Ксении Петербургской. Со злобным недоумением СДР наблюдал, как вопреки его запрету митрополит Алексий служит молебны на могиле блаженной Ксении, восстанавливает посвященную ей часовню, добивается церковного ее прославления. И еще большее негодование богоборцев вызвало то, что «строптивый» архипастырь начал возрождать Иоанновский монастырь на Карповке – детище святого праведного Иоанна Кронштадтского, книги которого были внесены в официальный каталог антисоветской литературы: за хранение его «Новых страшных слов» при «красном терроре» расстреливали на месте, а в более «мягкие» времена давали лагерный срок до десяти лет. Однако продолжались непонятные СДР гласность и демократизация, репрессии уже вышли из моды.

Закаленному служением в Москве, где находился коммунистический центр, умевшему быть одновременно обходительным и твердым Владыке Алексию потребовалось всего около года для того, чтобы приучить ленинградские власти считаться с интересами Церкви и с ним лично. Только СДР затаил злобу и замышлял мщение. А перед архипастырем города на Неве, окормлявшим «почти весь российский Северо-Запад», открылось широчайшее поле православного делания.

Всего четыре года возглавлял митрополит Алексий Ленинградскую епархию. За это время число действующих храмов в Ленинградской области возросло в полтора раза, на Новгородчине – вдвое. Среди событий тех лет – возвращение Церкви честных мощей святого благоверного князя Александра Невского и Соловецких духоносцев – преподобных Зосимы, Савватия и Германа. Особой же радостью стало начало восстановления возлюбленного им с детства «пречудного острова Валаама». Воистину светлым сбывалось для ревностного архипастыря это время, немудрено, что он всеми помыслами ушел в епархиальные дела и ни о каком ином служении для себя не помышлял.

3 мая 1990 года мирно и благоговейно отошел ко Господу Святейший Патриарх Пимен. Его преемник направлялся на созванный вскоре Поместный Собор Русской Православной Церкви даже не предполагая возможности своего избрания на Первосвятительский престол.

«Я не ехал на тот Собор с чувством, что могу вернуться Патриархом. За четыре года управления Петербургской митрополией я слишком сроднился с ней...

Поэтому я ехал в Москву на Собор, имея перед глазами большие задачи, открывшиеся наконец для архипастырской и вообще церковной деятельности в Петербурге. Никакой, говоря светским языком, предвыборной кампании я не вел.

Только после Архиерейского Собора, состоявшегося накануне открытия Поместного, где я получил больше всех голосов архиереев, я подумал: есть опасность, что чаша сия меня может и не миновать. Опасность – потому что будучи двадцать два года Управляющим делами Московской Патриархии при Святейших Алексии I и Пимене, я прекрасно знал, насколько тяжел крест Патриаршего служения. Но я положился на волю Божию: если будет воля Господня на мое Патриаршество, то, видимо, Он даст и силы».

Святейший Патриарх Алексий

(Нужно сказать, что в те предсоборные дни не только сам Владыка Алексий, но и большинство архиереев вряд ли могли ожидать, что Духу Святому и Поместному Собору изволится воздвигнуть его на Патриаршество).

Сейчас неприятно вспоминать паучье копошение атеистических чиновников и богоборческих спецслужб. Однако правда истории да и современности, когда еще звучат отголоски тех происков, требуют точного и всестороннего описания картины тех дней, когда Поместный Собор разорвал опутывавшую его паутину.

Вскоре после избрания на Патриаршество Алексия II в светской прессе начали появляться ядовитые намеки: дескать, выбрали его потому, что коммунисты считали его самым послушным из всего епископата. Более того: на Запад был подброшен компромат на нового Предстоятеля Русской Церкви с целью опорочить его не только на родине, но и перед мировым сообществом. Это была лживая провокация совета по делам религий, который, как стало известно мне ныне, полностью комплектовался из штатных сотрудников КГБ и был, по сути, просто антицерковным отделом этого ведомства.

Пишущему эти строки выпало быть начальником церковного штаба по проведению Поместного Собора 1990 года. Мне доподлинно известно, что происходило тогда «за кулисами» – и это должно быть засвидетельствовано.

Отнюдь не митрополит Алексий, а совсем другой иерарх проводил тогда предвыборную кампанию и уже примерял на себя Патриарший омофор. Ставленником СДР на высший церковный пост являлся тогдашний митрополит Киевский, а ныне – извергнутый из лона Православия раскольник Филарет (Денисенко). Это был властный, вальяжный, красноречивый и, нужно признаться, действительно многознающий архиерей. После кончины Святейшего Патриарха Пимена именно Денисенко сделался Местоблюстителем Патриаршего престола, председательствовал всюду, где можно было председательствовать, первенствовал всюду, где можно было первенствовать. Помню, как он хлопотал о том, чтобы из всех проектов знаков Патриаршего достоинства был принят самый роскошный и дорогостоящий. Тогда я позволил себе спросить у него: «Владыка, а что Вы так беспокоитесь? Вдруг не Вы будете Патриархом?»

Духом Святым и Поместным Собором был избран Святейший Патриарх Алексий II – не только не «самый послушный», а «самый строптивый» из виднейших иерархов Русской Церкви, тот самый, которого СДР за четыре года до того старательно «убирал» из Московской Патриархии на Ленинградскую кафедру. Силы тьмы ничего не забывают и ничего не прощают: так и новоизбранному Первосвятителю не могли забыть ни бережности, с какой он хранил святыни в годы «хрущевщины», ни послания с требованием освобождения Церкви, ни восстановления часовни блаженной Ксении Петербургской, ни рвения в возрождении церковной жизни...

Вот почему КГБ-СДР организовал клеветническую кампанию против него в печати, сфабриковал и подбросил на Запад якобы секретные материалы в виде пресловутых протоколов Фурова-Плеханова... Цель акции очевидна: поразить пастыря, чтобы рассеялись овцы. Один из деятелей спецслужб проговорился и о частной задаче этой операции: не допустить взаимопонимания русской эмиграции с Русской Православной Церковью в отечестве. Наши зарубежные «братья» из Русской Православной Церкви Заграницей (РПЦЗ) с удовольствием проглотили чекистскую наживку вместе с крючком и удочкой – и до сих пор продолжают клеветнические нападки на Святейшего Патриарха, выполняя тем самым задание уже несуществующих богоборческих спецслужб.

С удивительным смирением и мужеством претерпел Святейший Патриарх Алексий II поднятую вокруг его имени клеветническую кампанию, не позволив себе ни одного резкого слова, вступал в объяснения лишь тогда, когда затрагивали не его лично, а всю Русскую Православную Церковь. Хулители просчитались: когда осела поднятая ими муть, уважение к Патриарху стало почти всеобщим.

Но и сейчас находятся как зарубежные, так и доморощенные деятели, упражняющиеся в недоброжелательных выпадах в адрес Первосвятителя; некоторые из таковых называют себя даже ревнителями Церкви. По поводу моих публикаций, посвященных Святейшему Патриарху, один ревнитель назвал меня придворным льстецом. Я ответил этому деятелю: «В свете Православия – учения Христовой Любви – не кажется ли Вам, что любовь к Предстоятелю Русской Православной Церкви и восхищение его деяниями могут быть искренними?»

Псевдоревнители, погрязающие в политиканстве и интригах, не понимают, что любовь к дарованному нам от Бога Первосвятителю и стремление понять подвиг его предстояния за народ Божий – долг всех верных сынов Русской Церкви.

Ни мирянин, ни священник, ни епархиальный архиерей не в состоянии даже представить себе всю тяжесть Первосвятительского креста, лежащего на плечах Его Святейшества Алексия II в нынешние смутные, сложнейшие и судьбоносные времена. Его имя поминаем мы за каждым храмовым богослужением и в келейных молитвах, делать это холодно и безучастно – великий, непростительный грех. Долг каждого, кто верен Русской Церкви, своей любовью, своей теплой молитвой облегчать Первосвятителю несение выпавшего ему невыносимого бремени: стояния пред Господом за всех нас. Еще при своей интронизации 10 июня 1990 года Святейший Патриарх обратился к нам:

«На мое недостоинство возложено бремя Первосвятительского служения... Принимая его, я осознаю свои немощи, свою слабость, но нахожу подкрепление в том, что мое избрание состоялось Собором ничем не стесненных архипастырей, пастырей и мирян...

В сей день, сознавая всю ответственность пред Богом и Его Церковью, со страхом и трепетом вступаю на Московский Первосвятительский престол, ибо сознаю, что не по делам и заслугам моим выпал мне сей жребий, но по воле промышляющего о нас Пастыреначальника Господа Иисуса Христа... Я приемлю это избрание, но прошу Высокопреосвященных и Преосвященных архипастырей, честный клир и всю боголюбивую паству Всероссийскую помогать мне и укреплять меня в предстоящем служении».

Вскоре после своего настолования Первосвятитель засвидетельствовал – Русская Церковь освобождается от гнета безбожного режима, сбылись упования верных.

«Происходящие перемены не могли не произойти, ибо 1000 лет христианства на Русской земле не могли исчезнуть совсем, ибо Бог не мог оставить свой народ, столь возлюбивший Его в своей прежней истории. Не видя десятилетиями просвета, мы не оставляли молитв и надежды – сверх надежды надежды, как говорил Апостол Павел. Мы знаем историю человечества и знаем любовь Бога к сынам Его. И из этого знания мы черпали уверенность, что времена испытаний и господства тьмы кончатся».

Святейший Патриарх Алексий

Но тогда же новоизбранный Предстоятель Русской Церкви-мученицы с православным трезвением предвидел, что многострадальную Россию ждут новые тягчайшие испытания.

В годы перестройки воздух свободы пьянил многие головы, розовым энтузиазмом были охвачены самые разные слои общества. Политики наперебой сулили народу светлое будущее, только коммунистический рай в их лозунгах заменился демократически-рыночным потребительским раем западного образца.

Однако еще тогда Святейший Патриарх предостерег духовенство: «Никому из деятелей церковных не придется почивать на лаврах», а ко всему народу обратился с предупреждением: «Начинаются тяжелые времена. К ним надо быть готовыми. Время нашей скорби может быть сокращено в зависимости от нашего внутреннего состояния».

На Русской земле начиналась эпоха великой битвы между Светом Христовым и мраком диавольским. Начиналось время возрождения Русской Церкви, которое Святейший Патриарх назвал Вторым Крещением Руси, но в то же время демонские легионы устремились на многострадальную страну, силясь истребить русский народ-богоносец.

Выдержавшая ужас гонений и вырвавшаяся из оков тоталитаризма Церковь вынесла и последнее коварное десятилетие ХХ века. Но еще длится для России время Великой смуты – смятения народа и власти, смуты в умах и душах, и звучит голос Первосвятителя, указывающего путь спасения.

«Нам не воскресить нашей страны и нашего народа без нового пробуждения горячей, искренней веры в сердце каждого русского человека, без возвращения к исконной основе нашего бытия – Святому Православию...

Чем дольше общество находится в состоянии духовного вакуума, тем глубже порождаемые им проблемы и тем острее духовная жажда, которая от безысходности принимает порой искаженные формы, понуждая людей в отчаянии пить из вредоносных, отравленных источников...

Духовный вакуум неминуемо будет заполнен. И он уже заполняется разрушительными влияниями, могущими ввергнуть общество в пучину ненависти, порока, безумия и самоуничтожения.

Вот почему Святая Церковь желает помочь людям выбраться из бездны духовной пустоты и обрести смысл бытия в истинной вере Христовой...

Слова “Церковь служит России” предполагают некоторое противопоставление Церкви и России. На деле же есть часть, остаток России, которая продолжает служить Христу (это и есть Церковь), и та часть России, которой этот остаток может помочь своей верностью Христу и своим духовным трудом...

Церковь всегда была рядом с народом, ей пришлось многое пережить: и поношение, и разграбление, и искусственно создаваемый раскол, и Голгофу. Но тверда была вера и нерушимо ее единство. Пока будет так, вратам адовым нашу Церковь не одолеть...

В России люди по-прежнему страдают – страдают от нищеты, несправедливости, вражды, кровопролитных конфликтов и их последствий. Но ответом на “рознь мира сего” должен быть Христос...

У России более чем тысячелетняя история, в которой основные события церковной и государственной жизни – практически одна плоть и кровь. И сегодня, как много веков назад, Русь собирается и созидается на основе отеческой веры. Именно так – и только так! – мы сумеем восстановить свои силы и красоту свою. Именно в верности нашему исконному духовному пути кроется надежда на лучшее будущее».