1. «(Туда) где хранились серебряные сосуды его»…, т. е. в столовую комнату, для которой эти сосуды были также богатым украшением.
2. Надлежит отметить здесь мудрую осторожность Иудифи при объяснении причин отказа от пищи Олоферна. Она избегает обнаружить свое нерасположение к пище язычников, как нечистых с точки зрения позднейшего Иудея, а переводит центр тяжести на род самой пищи, запрещенной Богом в законе Иудейском. Это должно было еще более укреплять доверие к Иудифи, только что объяснявшей свое бегство от Иудеев именно ревностью к закону, подвергавшемуся опасности подобного же нарушения – вкушением священного, неприкосновенного.
3. «Среди нас нет никого из рода твоего», т. е. кто бы мог добыть законную пищу и уметь приготовить ее для Иудифи согласно ее вкусам и убеждениям.
4. «Да живет душа твоя, господин мой!...» особый род клятвы, укрепляющейся на силе пожелания здравия тому, пред кем клянутся и кого желают видеть непременным свидетелем исполнения того, что подтверждается этою клятвою.
«Раба твоя не издержит того, что со мною, прежде нежели Господь совершит моею рукою то, что Он определил»… Таким искусным двусмысленным выражением Иудифь обозначает самый предмет или содержание клятвы, рассеивающей последние сомнения Олоферна. Замечательна здесь также та уверенность, с какою Иудифь трактует задуманное ею дело, как дело непосредственно руки и определения Божия. Очевидно, так может говорить и действовать только истинная избранница и посланница Божия, как бы ни рассуждать о намерениях ее историка, давшего столь назидательное и увлекательное о ней повествование.
5. «Ввели ее слуги Олоферна в шатер»: это был, вероятно, совершенно особый никем не занятый шатер, неподалеку от шатра Олоферна (срав. 14:17). Последнее подтверждается тем, что телохранители Олоферна были и телохранителями Иудифи (7 ст.).
6. «Да даст господин мой повеление, чтобы рабе твоей дозволили выходить на молитву»… С этою просьбою Иудифь обращается и ранее к Олоферну – 11:17: «пусть раба твоя по ночам выходит на долину молиться Богу»…, при чем указывается важное объяснение и этих выходов и самых молитв: «Он (Бог) откроет мне, когда они (Иудеи) сделают свое преступление (срав. 11:13-15)».
«Рабе твоей», «раба твоя» - суть выражения не только почтительнейшей вежливости, но и действительной зависимости, находящей свою приятность при великодушии и благонамеренности являющегося в отношении к этой рабе «господином».
7. «Омывалась при источнике воды у лагеря» - для очищения от неизбежных прикосновений к язычникам и языческому, нарушавших чистоту Иудея, по его воззрениям.
8. «Выходя молилась», т. е. выходя из воды источника, служившего для ее омовений.
10. На устроенный ради Иудифи пир Олоферн пригласил «одних слуг своих», и не пригласил к услужению никого из приставленных к службам», т. е. пригласил лишь ближайших, высших лиц своей свиты, и отстранил от участия в пире должностных лиц, чиновников, приставленных к делам (πρός ταίς χρείαις). Это было сделано, очевидно, потому, что большое общество гостей и многочисленные свидетели были бы совсем неудобны для достижения его нечистых видов на Иудифь, которою он решился овладеть.
11. Имя евнуха – Вагой (Βαγώας) – персидское – довольно часто встречается именно при обозначении имен евнухов. «Убеди еврейскую женщину, которая у тебя» - т. е. под твоею охраною и попечением.
12. «Стыдно нам оставить такую жену, не побеседовавши с нею, она осмеет нас, если мы не пригласи ее». – Оправдывая такою очевидною натяжкою приглашение Иудифи перед Вагоем, Олоферн или хотел замаскировать от Вагоя и других свое действительное намерение в отношении к Иудифи или просто подсказывал Вагою, в какой деликатной форме он должен сделать приглашение Иудифи, чтобы не слишком озадачить ее и избежать необходимости употребить по отношению к ней явное насилие.
13. Приглашение Иудифи Вагоем действительно делается в выражениях достаточно деликатных, хотя и достаточно прозрачно намекающих на то, что может ожидать Иудифь («быть как одною из дочерей сынов Ассура, которые предстоят в доме Навуходоносора»).
14. Для собственных целей Иудифи ничего не могло быть лучше и желательнее сделанного ей приглашения, и она вполне могла выразить радость по поводу этого приглашения и полную готовность на все, показав вид слабого слабого сопротивления как бы из желания соблюсти хотя тень женской скромности и деликатности: кто я, чтобы прекословить господину моему?»… Некоторые толковники, правда, понимали и иначе ответ Иудифи, разумея под греческим κύριος Господа Бога («поспешу исполнить все, что будет угодно господину моему» - Господу моему) и добавляя к слову «все» ограничение: «насколько это согласно будет с моею честью и долгом»; однако, никакой нужды для указанного искажения слов Иудифи нет; она вполне могла сказать так, как сказала, не обещая ничего – более того, что действительно входило в ее планы и двусмысленно для Олоферна имело быть «до дня смерти» ее «утешением».
16. «Душа его (Олоферна) взволновалась»: душа здесь – как седалище чувственности, сладострастия.
18. «Сегодня жизнь моя возвеличилась во мне больше, нежели во все дни от рождения моего».
Удивительно тонкая двусмысленность, соединяющая в себе всю недвусмысленность – разную и диаметрально противоположную для говорящего и слушающего. Для Олоферна эти высокопарно-льстивые слова были недвусмысленны, обещая ему успешное достижение его похотливых вожделений. Для Иудифи эти слова были недвусмысленны, выражая ее торжественную уверенность в близкой гибели Олоферна и избавлении от него Иудеев ее рукою.
19-20. «И она брала, ела и пила пред ним, что приготовила служанка ее». Таким образом, Иудифь и на пиру остается при прежней строгости в отношении к пище. За то Олоферн забывает всякую осторожность, и польщенный мнимою победою сердца Иудифи, напивается так, как «никогда – ни в один день от рождения».