Слова в дни памяти особо чтимых святых

Cлово

в день обретения и перенесения мощей святителя Феодосия, архиепископа Черниговского

(9/22 cентября)

Блаженно чадо мое духовное Феодосий, овца Христова, научившаяся покорности.

Архиепископ Лазарь (Баранович)

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Возлюбленные о Господе братья и сестры!

Из знатного древнерусского рода Полоницких-Углицких происходил святой Феодосий. Он был из тех дворян, «шляхты» Южной Руси, которых стремились совратить польские иезуиты, предлагая им «блестящее образование» в своих коллегиях, где «русская шляхта» нечувствительно заражалась латинскими мудрованиями и пристрастием к «польскому образу жизни». Но то ли самого отрока не прельщал блеск западной культуры, то ли отец, священник Иоанн, предостерег сына от тех мест, где насаждаются учения чуждые, – так или иначе, вместо путешествия на Запад святой Феодосий поступил в Киево-Братское училище при Богоявленском монастыре, оплот православного просвещения, где воспитанникам преподавалась чистая Истина Божия, где разоблачалась ложь римо-католицизма и его порождения – униатства. Наставники Киево-Братской школы (не случайно через недолгое время ставшей академией) не уступали хитроумным иезуитам в силе слова и разума: в Киеве собрался цвет православной богословской учености Южной Руси. Ректором училища был игумен Лазарь (Баранович), впоследствии местоблюститель Киевского митрополичьего престола, замечательный архипастырь, которого святитель Димитрий Ростовский называл великим столпом Церкви. Совет святоотеческий гласит: Всеми силами ищи человека истинно благочестивого и мудрого, а найдя, последуй ему во всем – и спасешься. Такого мудрого духовного отца послал Господь святому Феодосию в лице Высокопреосвященного Лазаря (среди «птенцов» Владыки Лазаря были прославленные святители Димитрий Ростовский и Иоанн Тобольский, будущий митрополит Киевский Варлаам (Ясинский) и многие другие выдающиеся церковные деятели, но любимейшим его духовным сыном и желанным преемником на Черниговской архиепископской кафедре стал святитель Феодосий). Преуспевая в изучении Священного Писания и святоотеческих творений, святитель Феодосий отличался также в постижении тонкостей церковного пения, стал знатоком и ревнителем благолепия Божественных служб. Он не успел закончить полный курс богословских наук: во время очередной карательной экспедиции в Подолию поляки, старавшиеся повсюду гасить светильники православной духовности, разгромили Киевский Богоявленский монастырь и Братское училище. Но в его стенах святитель Феодосий успел приобрести главное: возрос и укрепился духом в познании истин православной веры и подвигах благочестия. Благодарность к взрастившей его школе-обители он сохранил навсегда: в синодике отмечено, что святитель Феодосий был муж благотворящ Киевско-Братскому монастырю.

Душа избранника Божия жаждала духовных высот: стремясь удалиться от многомятежного мира, он принял монашеский постриг в Киево-Печерской лавре и иноческое имя – в честь преподобного Феодосия Печерского, духоносного подвижника и великого устроителя монастырской жизни. Однако Феодосию (Углицкому) недолго довелось подвизаться в колыбели русского монашества. На смиренного инока, обладавшего к тому же прекрасным голосом и превосходным знанием церковных служб, обратил внимание митрополит Киевский Дионисий (Балабан). Святой Феодосий был поставлен архидиаконом Киево-Софийского собора, а когда митрополит заметил также его усердие и организаторские способности, он стал еще и наместником митрополичьего кафедрального дома. Близость к первоиерарху Киевской митрополии, казалось, сулила святому Феодосию быстрое возвышение в качестве церковного деятеля. Однако недолго длился гражданский и церковный мир на Киевской Руси. Всего через полгода, увлеченный водоворотом политической смуты, митрополит Дионисий покинул Киев, ушел в польские владения и более не возвратился. Но святой Феодосий не последовал за своим высоким покровителем туда, где правили паписты, гонители Православной Церкви. Не мог он долго оставаться и наместником пустующего митрополичьего дома: не имея еще ни достаточной духовной закалки, ни опыта ведения церковных дел, там он не мог принести пользы другим, а собственной душе мог причинить страшный вред. И святой Феодосий простым иноком-послушником вступил в братию отдаленного Крутицкого монастыря, в Черниговской епархии, которую к тому времени возглавил его наставник епископ Лазарь (Баранович).

Житие святого Феодосия вершилось во времена воссоединения Московской и Киевской Руси. Более четырех столетий – с того времени, как северорусские княжества попали под гнет Орды, а Русский Юго-Запад под польско-литовскую власть – длился этот разрыв единого дотоле народа. И теперь трудно, мучительно, с кровавыми жертвами протекал процесс сращивания Русских земель, достижения желанного единства Руси православной.

Православие Христово в польских владениях считалось презираемой «мужичьей верой», было жестоко гонимо. Еще в 1625 году митрополит Киевский Иов (Борецкий), объявленный польскими папистами вне закона и живший в Киеве нелегально под защитой казаков, понимал, что спасение Православия Юго-Западной Руси – только в единении с Московской державой. И митрополит Иов слал гонцов к царю Михаилу, слезно прося о принятии Киевской Руси в его подданство. Но в ту пору Московское государство было обессилено спровоцированной теми же поляками Великой смутой и не решалось вступать в новый спор с Польшей.

Когда латинские и униатские гонения на Святую Церковь сделались нестерпимыми, гетман Богдан Хмельницкий поднял народ на битву за святую веру. Митрополит Киевский Сильвестр (Коссов) благословил паству Киевской Руси на восстание против папизма, насилующего душу народа; митрополит Коринфский Иоасаф опоясал народного вождя гетмана Богдана мечом, освященным на Гробе Господнем. В жестокой борьбе воинству Хмельницкого удалось очистить Киевскую Русь от поляков и униатов, начали волноваться и Русь Белая, и Русь Червонная, также чаявшие освобождения от латинского ига. Но гетман Богдан понимал, что невозможно устоять освобожденному им краю, зажатому между коварной Польшей, разбойничьим Крымом и хищной Турцией. В 1649 году от имени казачества и всего православного христианства гетман обратился к царю Алексию Михайловичу с молением сжалиться над нестерпимым озлоблением Православной Церкви в нашей Малой России, милостивое свое царское сердце к нам склонить, ибо кроме его царской высокой руки благотишайшего пристанища не обрящем.

Еще долгих шесть лет думало Московское правительство: как поступить с прошением малороссов? Принятие Киевской Руси в единую Российскую державу означало немедленную и беспощадную войну с Польшей, всего за несколько десятилетий до этого громившей русские полки, угрожавшей захватить Москву и поработить всю Русскую землю. Начинать такую войну было страшно, но оставлять в беде южнорусских братьев по вере и крови было стыдно пред Господом. Неотступным печальником и ходатаем за страждущий в Киевской Руси православный народ выступал Патриарх Никон. Но даже самодержавный монарх, царь Алексий, не осмелился принять на себя единоличную ответственность за решение столь огромного вопроса. В 1653 году в Москве был созван Земский Собор, на котором выборные лучшие люди разных сословий со всех концов Московской Руси выслушали перечисления неправд польского короля против Православия и приговорили: На Польшу идти войною, а Хмельницкого с войском и со всем народом его, с городами их и землями, по прошениям их, чтобы государь изволили принять под свою государскую высокую руку, ради православной веры и святых Божиих церквей, на которые паны и вся Речь Посполитая восстали с намерением их искоренить. Вскоре же на Переяславской Раде народ Киевской Руси восклицал единодушно и радостно: Волим под царя Московского, царя православного! Боже, утверди! Боже, укрепи! Чтоб мы вовеки все едино были!

Война России против Польши началась с триумфальных побед: отвоеваны Смоленск и другие области, захваченные поляками во время Великой смуты, многие города сами открывают ворота русским братьям-освободителям, московские полки шествуют дальше – по Белой Руси, на Червонную Русь, даже на Литву... Казалось: вот-вот единая Русь восстановит свои древние исконные пределы, а надменная Польша вернется в собственные естественные границы. Но для государств и народов не так опасен бывает внешний неприятель, как страшен враг внутренний: предательство, измена. Предательство выковывалось и оттачивалось на той самой Киевской Руси, за благо которой вступила в битву Московская держава, и оттуда измена ударила, как нож в спину, победоносной Москве. Этим предательством, этой изменой было украдено торжество освобождения всех Русских земель, и из триумфального похода борьба с Польшей превратилась в кровопролитнейшую и изнурительнейшую тридцатилетнюю войну, а полное воссоединение Руси отодвинулось еще на столетия.

Пока Московская держава вела прямую схватку с Речью Посполитой, Киевская Русь, сама себя освободившая и обретшая покровительство царя православного, могла наслаждаться покоем, залечивать раны былых сражений, восстанавливать разрушенные папистами святыни, мирно молиться и мирно трудиться. Так и было до 1657 года, когда (почти одновременно) пали столпы духовной и гражданской жизни Киевской Руси: скончались митрополит Сильвестр (Коссов) и гетман Богдан Хмельницкий. Не стало ревнующей о вере и благе народа, твердой и прямой власти – и вот уже в краю начала плестись паутина заговоров, сеялись семена рокоша (мятежа).

Присоединение к Москве было делом народного большинства, и большинство это не имело никакой причины раскаиваться в своем деле. Другой взгляд был у меньшинства, находившегося наверху: для этого меньшинства, для войсковой старшины и особенно для шляхты соединение с шляхетским государством, с Польшей, имело более прелести, – пишет историк С. М. Соловьев. Действительно, украинским «верхам» слепил глаза блеск королевского двора, и не зря трудились над их «образованием» хитроумные иезуиты. Не случайно все гетманы-предатели от Выговского до Мазепы, вовлекшие Киевскую Русь в кровавую круговерть, метавшиеся от православной Москвы к Польше, к Крыму, к Турции, к Швеции, рассчитывая, кому выгоднее продать Родину, – все они в свое время «воспитывались» в иезуитских коллегиях, вкусили прелести «польского образа жизни». Эта русская по крови знать, уже наименовавшая себя по-польски «шляхтой», хотела не служить государю и государству, а «пановать»: жить в разгуле и роскоши. К тому же у многих южнорусских шляхтичей оставались маетности (имения) в польских владениях, и они волновались, не конфискует ли теперь король эту их собственность. Входя в состав Российской державы, Киевская Русь должна была перенять установления упорядоченного государства: в города направлялись царские воеводы, чтобы следить за порядком и при необходимости организовывать оборону от врага. Но ох как не нравились эти московские соглядатаи шляхтичам и войсковой старшине (городовым казачьим полковникам), желавшим чувствовать себя маленькими князьками и бесконтрольно драть поборы с населения. А уж дорвавшийся до гетманской булавы желал быть самовольным царьком всей Украины, и именно это сулила Польша гетману-предателю Ивану Выговскому, избранному на смену вождю народа Богдану Хмельницкому. Добиваясь для себя гетманской власти, Выговский уже замышлял измену и знал, что будет ему наградой за предательство – титул первый воеводств Киевского, Брацлавского и Черниговского сенатор. Тем соучастникам предательского заговора, которые еще не имели «шляхтского благородства», также посулили «высокую честь»: они будут нобилитованы: приняты за рыцарские дела в клейнот шляхетства польского. За измену России были также обещаны щедрая награда из королевской казны и обширные маетности.

Выговский был избран на гетманство не «черной» (то есть с участием «черни», всенародной) Радой, а в узком кругу городовых полковников и шляхты: по сути дела, незаконно. Многие были недовольны его избранием, Запорожская Сечь негодовала, указывая, что нарушена воля Богдана Хмельницкого, желавшего передать гетманскую булаву своему сыну Юрию. От имени запорожцев кошевой атаман Яков Барабаш бил челом царю Алексию, говоря: Войско Запорожское увидало от городовых старшин против вашего царского величества великую измену. Чернь Войска Запорожского на это не произволяет и никакой измены делать не хочет; из городов к нам на Запорожье бегут и сказывают, что старшие городовые от вашего царского величества отступили. Хотим, чтоб от вас, государя нашего, послан был в Войско ближний человек и собрал Раду; на этой Раде выбирать в гетманы, кого всем войском излюбят... Выгодского мы гетманом отнюдь не хотим и не верим ему ни в чем; к тому же он и не природный казак, а взят из польского войска на бою при Желтых Водах; Богдан подарил ему жизнь и сделал писарем, но он, по своей природе, Войску никакого добра не хочет, да у него жена шляхтянка польская из знатного дома, и та потому же Войску Запорожскому добра не хочет. Но Выговский был так ловок и льстив в обращении с московскими воеводами, так красноречиво твердил о своей верности царю православному, так умилительно уверял, что царское величество будет доволен моими услугами, и, наконец, так убедительно клеветал на правдивых своих обличителей, что царь поверил изменнику и утвердил его на гетманстве.

В Московском царстве бывали свои интриганы, но далеко им до иезуитского коварства, которое не без успеха перенимали польские паны да и кое-кто из украинских «верхов». Вот, например, с какою речью в Москве обратился будущий правобережный гетман Павел Тетеря к царю Алексию: Егда Богодарованную пресветлейшего вашего царского величества, нынешними времяны, над малороссийским племенем нашим утвержденну и укрепленну, внутренними созираю очима, привожду себе в память реченное царствующим пророком: от Господа бысть се и есть дивно во очию нашею, воистинно соединение Малые России и прицепление оныя к великодержавному пресветлейшего вашего царского величества скифетру, яко естественной ветви к приличному корени. И якож древле Давиду израильские девы ликовствующе в тимпанех с радостью и гуслех припеваху: победи Саул со тысящами, а Давид – со тмами, тако и пресветлому вашему царскому величеству истинно все Российстии сынове припевати можем: иные цари победиша со тысящами, ты ж, великодержавный царь наш, победил еси со тмами. Воистину поставлен еси от Вышния десницы Божия над Сионом горою Святого Его, над сионовыми, глаголю, сыны российскими, возвещая нам всем повеления Господня и сведение Его. Кто не проповедует благоутробия вашего царского величества и к самим врагам непамятозлобивого нрава? Дивно есть во очию нашею, дивно и чудесно: понеже егда оскудеваша в помощи Малая Россия, тогда Бог подвиже благочестивое вашего царского величества сердце, что от высокого своего престола призрел еси на нас и под высокую свою руку воинство наше запорожское щедротне восприяти благоволил, которое крестным целованием государю и царю своему привязанное, пред святым вашего царского величества престолом до лица земли упадает и не превратно и не льстиво в своем крестном целовании пребывающе, пресветлого вашего царского величества, яко второго великого во царех и равного во апостолех Владимира, не точию почитает, но и предпочитает, понеже ваше царское величество вящия сподобился благодати, егда оторженную ветвь, Малую Россию, приобрете. Конечно, пресветлому царскому величеству Алексию Михайловичу было приятно слышать, как его (тем более не лестно) сравнивают с царем-пророком Давидом и Боговидцем Моисеем и даже превозносят над святым равноапостольным великим князем Владимиром. Ну а «не льстивый» Тетеря, вернувшись восвояси, клялся и божился казакам, будто доподлинно выведал в Москве: царь, мол, хочет не только лишить казачество всех прав и вольностей, но еще и выжечь Сечь Запорожскую, да и вообще извести под корень весь род казачий. Простодушная «чернь» верила, ужасалась, проклинала «москалей», пила за здоровье Польского короля и «матки королевы» и включалась в антимосковский рокош.

Польские короли, поправ собственные клятвы хранить свободу греческого исповедания (Православной Церкви), сами освободили своих православных подданных от присяги монархам-клятвопреступникам. Богу должно повиноваться более чем человекам, пусть даже и кесарям. Теперь весь народ Киевской Руси присягнул православному царю Московскому, при этом войсковая старшина и шляхта присягали особо, целовали во свидетельство верности Крест Христов – так ради чего преступали они целование крестное? Гетман Богдан Хмельницкий поднял народ на восстание за святую веру. При рокоше, затеянном гетманом Выговским, о вере не вспоминали, речь шла совсем о другом – о выгодах, о деньгах, о шляхетских привилегиях, о маетностях. Так агент Выговского, миргородский полковник Лесницкий, соблазняя казаков на союз с Крымской Ордой, говорил: Пишет царь крымский очень ласково к нам, чтоб ему поддались; лучше поддаться крымскому хану: московский царь всех вас драгунами и невольниками вечными сделает, жен и детей ваших в лаптях лычных водить станет, а царь крымский в атласе, аксамите и сапогах турецких водить будет. Однажды сам Выговский, охочий до польского золота, презрительно заявил: Хочет нам царь Московский давать жалованье медными деньгами, но что это за деньги, как их брать? На это ответил твердый в вере и верности полтавский полковник Мартын Пушкарь: Хотя бы великий государь изволил нарезать бумажных денег и прислать, а на них будет великого государя имя, то я рад его государево жалованье принимать.

От «верхов» городового казачества Выговский почти не скрывал своих изменнических намерений. Но и в войсковой старшине лишь немногие соглашались примкнуть к предательству, а верные слали в Москву донесения о крамолах, затеянных гетманом. Но Выговский с соумышленниками действовали по пословице: медведь дерет и сам орет – обвинили в измене именно тех, кто крепче других стоял за верность православному царю. Зачастую льстивая ложь кажется слаще нелицеприятной правды, а красноречивая клевета звучит убедительнее простых и справедливых обличений. Присланные из Москвы воеводы верили Выговскому и по его наветам считали изменниками лучших вождей казачества, пытавшихся предотвратить предательство. И в душе насмехаясь над простофилями-москалями, Выговский под их носом, при их попустительстве, и с их одобрения казнил старшин, преданных единству православной Руси, громил верные Москве казачьи полки, затравил и убил главного своего обличителя, доблестного полковника Пушкаря.

Лукавый Выговский не упускал из виду и дела церковные. Киевский митрополичий престол пустовал, блюстителем митрополии был поставлен епископ Черниговский Лазарь (Баранович), но трудно ему было из окраинной епархии управлять церковными делами всей Киевской Руси, да и паства желала знать законно избранного первого из своих архипастырей. Такое положение долго тянуться не должно было. В обязанности гетмана Выговского как правителя края входил созыв Собора для выборов митрополита. И гетман-интриган очень искусно отстранил от участия в Соборе киевское духовенство. Их кандидат был известен: архимандрит Киево-Печерской лавры Иннокентий (Гизель), ревнитель общерусского православного единства. При подобном Первоиерархе на Киевской Руси антимосковский бунт делался невозможным: такой глава митрополии от лица Церкви вызвал бы возмущение всего народа против мятежников. Выговский хлопотал о приезде на Собор епископов из польских владений: король разрешил им ехать в Киев, однако с секретным поручением – чтобы они подговорили киевлян вновь отдаться под королевскую власть (однако нет оснований думать, что эти архиереи и впрямь выполняли тайную политическую миссию). Но Собор проходил при преимуществе духовенства с Запада, и на митрополичий престол был избран один из западных кандидатов, епископ Луцкий Дионисий (Балабан). Выговский сумел подольститься к новоизбранному митрополиту и выставить себя в его глазах благочестивейшим сыном Церкви.

Гетман всеми силами стремился изменить православному царю: только вот сил для измены у него было маловато. Хоть и уничтожил Выговский главных своих противников, но и в остальной войсковой старшине немногие склонялись к предательству. Простые же казаки говорили: Мы все рады быть под государевой рукою, да лихо наши старшие не станут на мире, мятутся, только чернь вся рада быть за великим государем. А сама Польша, ведшая тяжелейшую борьбу с московскими войсками, ничем не могла помочь своему будущему ясновельможному сенатору. И Выговский решил подключить к своему заговору «третью силу» – Крымское ханство.

Суля казакам от имени хана атлас, аксамиты и турецкие сапоги, агенты Выговского умалчивали о том, откуда бралось у крымчаков такое богатство. Основным промыслом, основным источником богатства Крымской Орды являлась работорговля. А «живой товар», приносивший им такую выгоду при продаже на турецких базарах, крымчаки добывали по большей части в набегах на Киевскую Русь, на родной край казаков, куда Выговский вновь намеревался привести крымских хищников.

Даже сам Крымский хан сомневался в искренности намерений самозванного союзника: настолько черна казалась гетманская измена. Один из ханских вельмож говорил: Иван Выговский присылал в Крым гонцов своих сказать, что у московского государя в подданстве быть не хочет, хочет быть в подданстве у хана Магомет-Гирея, но хан его словам не верит, потому что черкасы (казаки) люди непостоянные. Но наконец сговор состоялся. Выговский с полками своих соумышленников ушел за Днепр для соединения с крымчаками. Вместе с ним уехал из Киева митрополит Дионисий (Балабан): или же потому, что большинство его паствы оставалось в польских владениях и митрополит полагал, что там принесет больше пользы православному народу, или же гетман-изменник уверил его, что и Киевская Русь вскоре вновь отойдет к Польше.

Никто из собратьев архипастырей не осудил митрополита Дионисия: он был вовлечен в темную политическую интригу, но его личное благочестие и ревность о Православии были общеизвестны. Через четыре года он умер в Корсуни. Узнав о его кончине, архиепископ Лазарь (Баранович) писал: Помилуй, Боже! В такие трудные времена, когда нам наиболее нужны богомольцы, чтобы отвращать праведный гнев Господень, мы лишились столь благочестивого пастыря. Нужно нам молиться, чтобы Бог всякие утехи утешил Церковь Свою и не оставил овец без пастыря.

Положение духовенства Юго-Западной Руси было очень сложным. Прежде всего, стоял вопрос о юрисдикции. Подчинив себе Русский Юго-Запад, польско-литовские захватчики в середине ХV века добились разделения Русской Церкви: под эгидой Константинопольского Патриархата возникли отдельные Московская и Киевская митрополии. В Московском государстве Православие развивалось и крепло, и Московская митрополия сначала получила в дар от Царьграда самостоятельность (автокефалию), а затем и сама была признана Патриархатом. А Киевская митрополия, теснимая папистами, так и оставалась в подчинении у Патриархов Константинопольских, которые, впрочем, из-за собственного стесненного положения в султанской Турции крайне редко вмешивались в церковные дела Юго-Западной Руси. Теперь же, при воссоединении Русских земель, возник вопрос: означает ли это и воссоединение Русской Церкви, переход Киевской митрополии под окормление Патриарха Московского? Значительная часть южнорусского духовенства стояла за то, чтобы остаться в царьградской юрисдикции. В 1654 году митрополит Киевский Сильвестр (Коссов) в качестве одного из условий воссоединения Московской и Киевской Руси просил царя об оставлении его в послушании нашему Верховному Пастырю Константинопольскому.

Для многих южнорусских священнослужителей дело было даже не в верности Вселенскому Патриарху Цареградскому, а в затаенной мысли о своих вольностях и правах. До той поры, формально подчиняясь далекому Константинопольскому Первосвятителю, духовенство Киевской митрополии действовало практически бесконтрольно: сами выбирали себе митрополита, сами вершили церковный суд, сами решали все церковные вопросы. А власть Патриарха Московского должна была стать не призрачной, а реальной, и многие такие вольности неминуемо утрачивались. Некоторых южнорусских духовных тревожил также вопрос о маетностях: не отнимет ли Московский государь церковных вотчин? Но тут царь Алексий успокоил и утешил Киевскую Церковь: не только гарантировал неприкосновенность ее владений, но еще и осыпал южнорусские монастыри и храмы новыми щедрыми даяниями.

Святейший Патриарх Московский Никон понимал всю каноническую сложность проблемы юрисдикции. Он сознавал, что вопрос этот должен решаться постепенно и мирно, в духе христианской любви и блага всей Церкви Христовой и решение его, в конечном итоге, будет зависеть только от доброй воли Царьграда. Патриарх Никон за все время своего возглавления Русской Церкви никогда не дерзал вмешиваться во внутренние дела Киевской митрополии.

Но царь Алексий Михайлович торопил с церковным объединением. По его поручению воевода Андрей Бутурлин говорил киевскому духовенству: всякими мерами, и с большим подкреплением, чтоб поискали милости великого государя, правду свою к нему показали, были под послушанием и благословением Святейшего Никона Патриарха, без царского указа за епископами не посылали и без патриаршего благословения митрополита не избирали. На это от имени своих собратий отвечал епископ Лазарь (Баранович): Рады царской милости и патриаршему благословению, но надобно еще подумать с архимандритами и игуменами. Тогда к общему мнению, видимо, не пришли, а вскоре без всяких указов и благословений из Москвы митрополитом Киевским был избран Дионисий (Балабан).

Однако после того как изменил гетман Выговский и вслед за ним ушел в польские пределы митрополит Дионисий, южнорусские пастыри были столь испуганы перспективой вновь оказаться под папистским игом, что высказали готовность немедленно решить даже вопрос о юрисдикции. В Москве их посланник игумен Трехтемировского монастыря Иосиф заявил: Прислали меня Черниговский епископ Лазарь и Печерский архимандрит Иннокентий и все духовенство бить челом великому государю, что как их малороссийский народ ныне без пастыря, то великий государь пожаловал бы и велел им избрать митрополита, без коего в Малой России быть им невозможно. А кого духовным чином изберут и от кого ему быть рукоположенным, от Московского ли Патриарха или Царегорадского, о том как великий государь укажет. Но подобное самовольное учреждение новой митрополии на «русской» Украине было бы попранием прав Константинопольского Патриарха и грубейшим нарушением канонов Православия. Каков бы ни был митрополит Дионисий, только он мог считаться законным Первоиерархом Южно-Русской Церкви. Видимо, понимая все это, Патриарх Никон воспрепятствовал осуществлению проекта новых выборов митрополита в Киеве. А политическая смута на Киевской Руси разгорелась так, что царю Алексию стало не до церковных дел.

Назначенный воеводой в завоеванный русскими Вильно князь Шаховской писал царю о вестях из Варшавы: Надежду польский король имеет на казаков да на татар; если казаки не будут при короле, то король поневоле будет мириться с тобою, великим государем. Но гетман-предатель Выговский оправдал последнюю надежду короля, уже готового смириться с потерей власти над Русскими землями. Лукавый изменник уже вел полки вместе с крымчанами на Киев, а еще продолжал лгать, льстиво уверять в своей верности государя Московского. От Киева Выговского отбили. Сам он, раненый, еле унес ноги, а пленные казаки сказывали воеводам, что они приходили под Киев по большой неволе, старшины высылали их побоями, и клялись, что будут верно служить государю.

Однако междоусобная война на Киевской Руси разгоралась. Сюда явился сам крымский хан, в союзе с его Ордой Выговскому удалось заманить в ловушку и разгромить московские полки под Конотопом. Как пишет историк: Цвет московской конницы сгиб в один день: пленных досталось победителям тысяч пять; несчастных вывели на открытое место и резали как баранов: так уговорились между собой союзники – хан Крымский и гетман Войска Запорожского! Никогда после того царь Московский не был уже в состоянии вывести в поле такого сильного ополчения. В печальном платье вышел Алексий Михайлович к народу, и ужас напал на Москву. Удар был тем тяжелее, чем неожиданнее: последовал он за такими блестящими успехами!

Но измена была сильна не собственной силой, а нашествием крымских татар. И стоило донским казакам пройти рейдом по ханским тылам, высадиться под Кафой и Керчью, углубиться во владения крымчаков – и грозный союзник Выговского тотчас убрался на свой полуостров. Войска гетмана-изменника стали повсюду терпеть поражения, а пошедшие за ним казаки – сожалеть о своей измене. Польский агент при Выговском, коронный обозный А. Потоцкий, доносил своему монарху: Не изволь ваша королевская милость ожидать для себя ничего доброго от здешнего края! Все здешние жители (то есть удерживаемая Выговским Правобережная Украина. – а. В.) скоро будут московскими, ибо перетянет их к себе Заднепровье (русское Левобережье. – а. В.), а они того и хотят и только ищут случая, чтобы благовиднее достигнуть желаемого. Предсказания польского наблюдателя оказались точными. Казачья «черная» Рада исполнила, наконец, завещание Богдана Хмельницкого – избрала на гетманство его восемнадцатилетнего сына Юрия (Юраска). Новоизбранный гетман, а вслед за ним и вся войсковая старшина вновь присягнули на верность православному государю Московскому. Выговский бежал в польские пределы, где ему вместо титула сенатора, словно насмех, дали звание воеводы Киевского, – «начальника» древнерусской столицы, которой уже никогда не суждено было оказаться под игом Польши.

Однако измена Выговского оттянула значительные русские силы с польского фронта, и там царские войска стали терпеть поражения. Но гораздо хуже, гораздо опаснее этих военных неудач было то, что на Киевской Руси вновь, уже вокруг нового гетмана, начали сплетаться сети предательства.

Юраска Хмельницкий был совсем не похож на своего отца гетмана Богдана, вождя и освободителя родины. На молодом Хмельниченко словно исполнилось речение: на детях гениев природа отдыхает. Познакомившись с ним, московский воевода Василий Борисович Шереметев заявил: Этому гетманишке надо было бы гусей пасти, а не гетманствовать. Сказано было грубо, но справедливо. Юраска был юноша болезненный, подверженный эпилептическим припадкам, малодушный, мелочный и крайне обидчивый. Этим последним его качеством воспользовались польские агенты и местная изменническая шляхта, по малейшему поводу внушая мнительному Хмельниченко, что, дескать, москали его не уважают и обижают. Юраска стал марионеткой в руках интриганов и, следуя их внушениям, предался Польше в тот самый момент, когда от него более всего требовалась верность: на военном походе. Результатом измены Хмельниченко стал страшный разгром русских войск: вся двадцатитысячная армия Шереметева, шедшая на соединение с гетманом, попала в польско-крымский плен – против русских стояло тридцать тысяч поляков во главе с коронным гетманом Станиславом Потоцким и шестьдесят тысяч крымчаков, к ним же присоединились сорокатысячное войско изменившего Юраски.

В отчаянии воевода Шереметев от имени царя Московского подписал с пленившим его польским военачальником договор, по которому вся Киевская Русь отдавалась Польше, а взамен московским войскам, без артиллерии и оружия, разрешалось покинуть пределы Украины. Из плена Шереметев писал стоявшему под Киевом с небольшим отрядом воеводе Барятинскому: Вам бы учинить по этому нашему договору, а в Киеве, Чернигове, Переяславле и Нежине государевым ратным людям быть не у чего, потому что Юрий Хмельницкий со всем войском и городами изменил. Но Барятинский, хотя и не имел с собой ратной силы, зато знал настроение Левобережья, готового стоять против поляков насмерть, потому отвечал на предложение позорного договора: Я повинуюсь указам царского величества, а не Шереметева: много в Москве Шереметевых.

В том же Переяславле, где некогда решалось воссоединение Киевской и Московской Руси, народ во главе с наказным (временно избранным) гетманом Якимом Самко клялся умирать за великого государя-царя, за церкви Божии и за веру православную, а городов малороссийских врагам не сдавать, против неприятелей стоять и ответ держать. Самко был родным дядей Юраски Хмельниченко, и тот послал ему письмо с уговорами покориться королю. В ответ Самко писал заблудшему племяннику: Я с вашею милостью, приятелем своим свойства не разрываю; только удивляюсь, что ваша милость, веры своей не поддержав, разрываешь свойство наше с Православием... Я не изменник, не хочу ляхам сдаться; я знаю и вижу приязнь ляцкую и татарскую. Ваша милость человек еще молодой, не знаешь, что делали ляхи в прошлых годах над казацкими головами. А царское величество никаких поборов не требует и, начавши войну с королем, здоровья своего не жалеет... Лучше с добрыми делами умереть, чем дурно жить. Пишете, что царское величество никакой помощи к нам не присылает: то его воля, государева, а мы будем обороняться, пока сил хватит... Хотя умру, а на прелесть вам не сдамся. И действительно, хотя у царя уже не было войск для помощи Киевской Руси, верная Левобережная Украина сама отбила натиск поляков, татар и правобережных изменников.

Но повторим еще раз: дорогой ценою оплатила Московская Русь союз с Русью Киевской. Тысячи солдат армии Шереметева были обращены крымцами в рабство. И хоть писал боярин Барятинский: Много на Москве Шереметевых, – но такой полководец, как Борис Васильевич Шереметев, был один во всем Московском государстве: сам царь Алексий называл этого героя многих сражений верным и истинным послушником своим, храбрым и мужественным архистратигом. Теперь Шереметев сидел в оковах, в темнице у Крымского хана. Из-за измен Выговского и Хмельниченко Киевская Русь разделилась на русское Левобережье (с правобережным) Киевом и польское Правобережье, а в недолгом времени еще и Запорожская Сечь объявила себя нейтральной. Духовенство и паства Киевской митрополии также оказались разделенными границами двух враждующих государств. И в Москве, и в Киеве, и на всем Левобережье понимали, что негоже, чтобы чин духовный киевский к лядским митрополитам шатался, однако церковная жизнь Киевской Руси требовала организации и управления. Митрополит Дионисий (Балабан) занимался делами западных епархий, а в Киев должен был быть назначен местоблюститель митрополичьего престола, чтобы руководить духовенством и паствой русской Украины.

Естественным кандидатом на местоблюстительство виделся уже исполнявший эту миссию епископ Лазарь (Баранович), один из самых авторитетных архипастырей не в одном Левобережье, но и во всей Юго-Западной Руси. Преданность Владыки Лазаря общерусскому православному единству была несомненна. В бытность воеводой Киевским Шереметев писал царю: Верен государю епископ Черниговский Лазарь (Баранович); как великому государю угодно, а мне кажется, что лучше всего быть ему в Киеве на епископстве. Эту верность Преосвященный Лазарь доказал на деле: на Черниговщине многие из шляхты и старшины также замышляли предаться полякам, но он вразумил свою паству строгим архипастырским словом, и в его епархии не было антимосковского рокоша; по свидетельству историка, епископ Лазарь удержал Новгород-Северский за Москвою. Но Московскому правительству он казался чрезмерно самостоятельным и строптивым. В надежде, что мятежные его земляки-казаки одумаются и покаются, епископ Лазарь слал царю челобитные о прощении изменников: Аще есть род строптив и преогорчевая, но ему же со усердием похочет работати, не щадя живота работает... Ляхи к каковой тщете приидоша, егда их Войско Запорожское остави? Ныне ляхи сие видят и различными образы их утверждают, но большее усердие их к вашему царскому величеству... Яко жена кровоточивая, егда коснуся края риз Христовых, ста ток крови ея: сице егда Войско Запорожское со смирением припадает и касается риз вашего царского величества, чаю, яко станет ток крови. Но московским чиновникам хотелось иметь во главе южнорусского духовенства не ходатая за неверных казаков, а своего человека, который давал бы достоверную информацию о происходящем на Украине и своевременно доносил о готовящихся изменах. И казалось, что такой человек найден: вдовый Нежинский протопоп Максим Филимонов уже не раз слал на имя государя доброхотные доносы по поводу положения дел на Киевской Руси. Филимонова срочно вызвали в Москву, постригли в иночество с именем Мефодий, хиротонисали во епископа Мстиславльского – и направили на Украину в звании местоблюстителя Киевской митрополии. Как выяснилось, худшего кандидата для этой миссии вряд ли можно бы было и придумать.

В епископском сане Мефодий проявил себя не как церковный деятель, а как политикан. В Киев, где ему надлежало блюсти дела Церкви, он очень долго не ехал, а ездил по городам, где намечался созыв Рады для выборов нового гетмана. С выборами не торопились, потому что еще надеялись, что сын Богдана Хмельницкого одумается и вернется под руку православного царя вместе с правобережным казачеством. Наказной гетман Самко слал племяннику письмо за письмом, умоляя, чтобы тот вспомнил, как целовал Крест на верность государю Московскому, защитнику Святого Православия. Но несчастный Юраска был окружен кольцом польских агентов, да и гетманская власть его над казаками была призрачной: все дела вершил войсковой писарь Павел Тетеря, давным-давно продавшийся полякам. Посланцев с Левобережья ловили и казнили. Наконец, в возможности возвращения Хмельниченко отчаялись, и в Левобережье вокруг гетманской булавы началась игра честолюбий. Претендентов было трое: герои сопротивления польско-крымскому натиску наказной (временный) гетман Яким Самко и Нежинский полковник Василий Золотаренко, а третий – Запорожский кошевой атаман Иван Брюховецкий, особых ратных заслуг не имевший, но обладавший красноречием льстеца и мастерством доносчика. А епископ Мефодий в вопросах о выборах гетмана вел себя, будто полномочный представитель Москвы, и, словно капризный вельможа, менял «фаворитов» – сначала поддерживал Самко, потом – Золотаренко и, наконец, уже окончательно отдал предпочтение льстивому Брюховецкому.

Самко и Золотаренко, хотя и соперничали в борьбе за власть, но вместе сражались за православную веру и государя против поляков и крымчаков: соперничество их кончилось примирением, и Золотаренко признал старшинство более заслуженного товарища. Весной 1662 года в Козельце состоялась рада, избравшая на гетманство Якима Самко. Но «свой человек Москвы» епископ Мефодий объявил эту Раду незаконной, донося царю: Пока не видал я подлинного лукавства гетмана Якима Самко, до тех пор не смел бы об нем ничего худого тебе, великому государю, объявить; но теперь, когда лукавство его и неправды обнаружились, трудно мне этого тебе, великому государю, не известить, потому что душа моя отдана Богу и тебе. А Брюховецкий писал в Москву, уже прямо обвиняя обоих своих соперников в измене, приводя казавшиеся неопровержимыми улики, а подписывался так: Верный холоп и нижайшая подножка пресветлого престола. А столь же «преданный» епископ Мефодий поддакивал: да, мол, Самко и Золотаренко – оба изменники.

Узнав о происках Мефодия, прямодушный Самко возмутился: Служить великому государю от таких баламутов нельзя, пусть государь епископа Мефодия из черкасских городов вывести велит, у нас не то что епископы, никогда и митрополиты на Раду не езжали и гетманов не выбирали. Но епископ Мефодий, как «свой человек Москвы», пересилил.

Летом 1663 года вновь собралась Рада, на этот раз в Нежине. Брюховецкий хорошо подготовился к выборам, приведя с собой огромный отряд буйной запорожской вольницы. Рада началась с драки: запорожцы кинулись избивать сторонников Самко, убили несколько человек, сломали бунчук наказного гетмана и «на голоса» выкрикнули гетманом своего атамана Брюховецкого. Но это насильственное избрание от имени царя отказался утвердить московский воевода Гагин. Вновь сошлись на Раду, но стоявшие за Самко городовые казаки частью были запуганы запорожцами, частью поддались на уговоры епископа Мефодия, заявлявшего, что Иван Брюховецкий великому государю угоден, а Якима Самко с его присными ждет от царя опала жестокая. Так Брюховецкий, уже «мирным путем», был во второй раз выбран на гетманство. Победу свою он ознаменовал казнью доблестных вождей городового казачества: в измену Самко было вменено родство с Юраской Хмельниченко и переписка, в которой он пытался вернуть заблудшего племянника на путь правды, а в измену Золотаренко – то, что он помирился с Самко, стало быть, стакнулся с ним.

Пока епископ Мефодий занимался политикой, вокруг его имени разразился громкий церковный скандал. Само епископство его, поставление на Мстиславльскую кафедру было незаконным, ибо Мстиславльская епархия относилась к юрисдикции Константинопольского Патриарха и ставить на нее архиерея из Москвы было недопустимо. Патриарх Никон отлучил от Церкви своевольно совершившего эту хиротонию митрополита Питирима, а с ним и его ставленника Мефодия. Однако Патриарх Никон был уже у царя в опале, и на его прещения не обратили внимания. Но затем митрополит Киевский Дионисий возвел на ту же Мстиславльскую кафедру законного архиерея, епископа Иосифа (Нелюбовича-Тукальского), а на епископа Мефодия грянула анафема из Царьграда! Когда незадачливый блюститель митрополии прибыл, наконец, в Киев, южнорусское духовенство шарахнулось от него как от чумы: он был под прещением у Вселенского Патриарха Константинопольского! Москве понадобилось долго и с большими дарами просить Цареградского Первосвятителя, чтобы тот снял с епископа Мефодия прещение: только когда это произошло, он смог понемногу сблизиться с киевскими священнослужителями, и его имя, как блюстителя митрополичьего престола, стали поминать в храмах и монастырях. Получив это назначение в качестве «своего человека Москвы», теперь епископ Мефодий, чтобы подольститься к своим южнорусским собратьям и снискать их доверие, выставлял себя яростнейшим приверженцем константинопольской юрисдикции и местных прав и вольностей.

В 1665 году гетман Брюховецкий, демонстрируя свое усердие в служении Москве, послал к царю гонца с наказом: Просить о прислании из Москвы на митрополию Киевскую русской власти, чтобы Малая Русь, услышав о прислании на митрополию русского строителя, утверждалась и укреплялась под высокою рукою его царского величества, и духовный чин, оставив двоедушие, оглядываясь на митрополитов, находящихся под рукою короля, не был вреден по шатости Запорожскому Войску и не удалялся более от послушания Святейшим Патриархам Московским. Гетман с войском для лучшей крепости и утверждения всего народа бьет челом о прислании в Киев на митрополию святителя русского, чтобы митрополиту Киевскому быть под послушанием Патриарха Московского. Узнав об этом проекте, исполнение которого должно было лишить его всякой власти и влияния, епископ Мефодий устроил «церковный рокош». Во главе других ревнителей-константинопольцев он явился к московским воеводам с угрозами: Гетман прислал к нам лист, что государь указал быть в Киеве московскому митрополиту, а не по стародавним правам и вольностям, не по нашему избранию. Мы под благословением Цареградского Патриарха, а не Московского; если будет у нас московский митрополит, а не по нашему избранию, то пусть государь велит скорее всех нас казнить, нежели мы на то согласимся. Как только приедет в Киев московский митрополит, мы запремся в монастырях, и разве за шею и за ноги выволокут нас оттуда, тогда и будет московский митрополит в Киеве... Лучше нам принять смерть, нежели быть у нас в Киеве московскому митрополиту. Воеводы успокоили «константинопольцев» словами: Государь положил все дело на рассуждение Вселенского Патриарха. На следующий день зачинщик бунта двоедушный Мефодий один пришел к тем же воеводам с оправданиями: Вчера я говорил, что если будет к нам московский митрополит, то мы запремся в монастырях, – те слова я говорил поневоле; сам я поставлен епископом от московского митрополита, и малороссийские духовные все поносят меня и думают, будто я по совещанию с гетманом сделал то, чтобы быть им под благословением Московского Патриарха.

А тем временем западнорусские священнослужители после кончины митрополита Дионисия (Балабана) без всякого участия духовенства русской Украины сошлись на Собор для выборов нового Первоиерарха. Голоса разделились: одна группа желала видеть своим первоиерархом епископа Мстиславльского Иосифа (Нелюбовича-Тукальского), другая – епископа Перемышльского Антония (Винницкого). Польский король своими указами тотчас утвердил на митрополичьем престоле и того, и другого – и уже предвкушал удовольствие от мысли о том, какая церковная смута разразится среди православных в его владениях от появления сразу двух «законных» митрополитов. Но случилось так, что митрополиту Антонию выпало управлять западными епархиями, а судьба митрополита Иосифа оказалась связанной с Правобережьем Украины.

К митрополиту Иосифу явился с покаянием бывший гетман Выговский и заявил, что желает искупить свою вину перед православным царем, поднять казаков, очистить Правобережье от ляхов и жидов и вновь передать этот край Московской державе. (То ли лишившись гетманства и сенаторства, Выговский почувствовал себя ущемленным и затевал новую авантюру, то ли в нем и впрямь пробудилась совесть – ведомо единому Богу). Митрополит Иосиф благословил Выговского на искупительный подвиг. Но в отличие от простодушных «москалей» польские агенты оказались бдительны: замысел Выговского разоблачили, его самого расстреляли, а митрополита Иосифа за благословение на освобождение Правобережья заточили в Мариенбургскую крепость. В Киеве читали универсал: Иван Выговский кровью смыл измену свою, погиб за веру христианскую.

Правобережный гетман Юрий Хмельниченко тоже каялся, и несомненно – искренне. Он посылал инока Шафранского в Царьград с просьбой, чтобы Патриарх Константинопольский разрешил его от присяги польскому королю, а до Москвы, чудом миновав польских агентов, дошло-таки одно его письмо, словно стон слабой души: Если что со мною по принуждению заднепровских полковников учинится, если я должен буду повиноваться их принуждению, то вам бы, великому государю, не обвинять меня за это, а я вперед, как можно, стану промышлять о своем обращении и желаю быть по-прежнему в поданстве у вашего царского величества. Наконец Хмельниченко стало невыносимо вместе с поляками и татарами ходить войной на своих братьев по православной вере. В 1662 году, невзирая на уговоры поляков по-прежнему держать славную гетманскую булаву, Юрий оставил войско и в Чигиринском монастыре принял иноческий постриг с именем Гедеон. Правобережным гетманом сделался прямой польский ставленник Павел Тетеря. А сын Богдана Хмельницкого, отказавшийся быть марионеткой польской политики, казался опасным даже в иноческом образе. Его обвинили в том, что он будто хулил нового гетмана Тетерю, и заточили в той же Мариенбургской крепости, что и митрополита Иосифа (Тукальского).

В то же время Московскую Русь потрясала духовная смута. Война требовала от государства огромных расходов: ради пополнения казны царь Алексий стал посягать на церковные имения, а затем и на церковную власть. В знак протеста против этого Патриарх Никон оставил Первосвятительский престол. Начатую Патриархом необходимую, но требующую особой мудрости и деликатности церковную реформу по исправлению накопившихся в богослужебных книгах ошибок и приведению обрядности в соответствие с практикой Вселенской Церкви царь продолжил методами грубого государственного административного вмешательства и репрессий против несогласных с реформой: это вызвало в Русской Церкви тягчайший раскол. В 1666 году для суда над Патриархом Никоном был созван Большой Собор, в котором кроме русских архиереев и духовенства участвовали и Восточные Патриархи. На Собор был приглашен и епископ Черниговский Лазарь (тогда же Черниговская епархия была возведена на степень архиепископии, и Московское правительство благодарило за этот дар Константинопольского Патриарха). Собор признал правильность осуществленной Патриархом Никоном церковной реформы, но осудил его за самовольное оставление Патриаршества. Потрясенный увиденным, архиепископ Лазарь Черниговский писал: Бывшего Патриарха низложило собственное его упорство. Он самовольно отказался от престола, слагая причину удаления своего на гнев царский: но смирение все бы победило... Александрийский Патриарх, как Вселенский судия, сам сбросил с него клобук, украшенный серафимом, и надел на него простой, дабы показать, что с этого времени он монах-простец. Зрелище было изумительное для глаз и ужасное для слуха. Я страдал от ударов, переносил ужасы и упал духом, когда погасло великое светило.

Война с Польшей продолжалась, тяжелая и кровопролитная, и ни одна сторона не могла добиться решающего успеха. Главной ареной военных действий стала Украина: то польско-крымско-правобережные войска подступали к Киеву, во главе с самим королем Яном Казимиром вторгались в Левобережье, брали города, но бывали отбиты, то левобережные вместе с запорожцами делали набеги на Правобережье. Вся Киевская Русь стонала, подвергаясь страшным опустошениям. В это время на Правобережье появилась новая «политическая фигура», решившая задействовать новую «политическую силу». Правобережный гетман Тетеря уехал в Польшу, а оставшийся за него наказной гетман авантюрист Петр Дорошенко решил: если передаться могучему турецкому султану, то с его помощью можно, пожалуй, стать гетманом всей Украины, избавившись и от поляков, и от «москалей». Эту идею горячо поддержали крымские татары, давние вассалы султана, и силою заставили правобережных казаков выбрать Дорошенко своим гетманом. И Россия, и Польша были уже до предела измотаны нескончаемой битвой, а замыслы Дорошенко грозили и русским, и полякам еще и войной с Турцией. Под этим дамокловым мечом в 1667 году царские и королевские послы в деревне Андрусово под Смоленском подписали перемирие сроком на тринадцать о половиной лет. Царь удерживал за собою Смоленск, Северскую землю, отнятые поляками во время Великой смуты, а также Левобережную Украину. Киев по этому договору оставался за царем еще на два года, после чего он обязывался сдать древнерусскую столицу королю. Конечно, несравненно больших плодов ожидала православная Русь, начиная войну с Польшей за освобождение своих братьев по вере и крови. Андрусовский договор сулил хотя бы мир, покой, отдых народу. Но не было мира на разорванной надвое, истерзанной изменами и мятежами Киевской Руси.

Мир был только в душах тех, кто удалялся от политических смут и честолюбивых амбиций, кто смиренно стремился беречь свою душу в чистоте и делать святое дело Божие. А те, кто забывал о Боге ради прав и вольностей, разжигали мятежи и проливали кровь и сами гибли в разожженном ими пожаре. Окольничий Петр Скуратов укорял замышлявшего измену гетмана Выговского: Ты говоришь, что хорошо вам было при королях польских: плакать вам надобно, вспомнивши об этом времени, когда благочестивые христиане от злого гонения прилагались к латинской вере, а теперь благочестивая вера множится. Это было правдой. Невзирая на разруху и разорение края войной, Святая Церковь на Правобережной Киевской Руси восстанавливалась и вершила дела созидания. Среди смиренных делателей на ниве Божией был и святой Феодосий (Углицкий).

Оставив почетное звание наместника митрополичьего дома, покинув шумный, гудящий от тревожных слухов, сплетен и политических споров Киев, святой Феодосий удалился в тихий Крутицкий монастырь. Он вступил в обитель простым иноком, трудился на рядовых послушаниях, подвизался в молитве и посте – и не желал для себя большего. Но не может укрыться город, стоящий на верху горы (см.: Мф. 5, 14). По слову жития, он резко выделялся из среды прочей братии своею духовною мудростью и строго-подвижнической, добродетельною жизнью. Вскоре по рекомендации его архипастыря и духовного отца Черниговского епископа Лазаря святой Феодосий был поставлен игуменом Корсунского монастыря, находившегося в Киевской епархии, но в уединенном месте, на острове посреди реки Роси, вдали от людских жилищ и людских мятежей. Там святой игумен Феодосий мирно и мудро управлял обителью и сам, наслаждаясь уединением, укреплялся и возрастал душою. Но прошло два года – и его, закалившегося в подвигах благочестия и обогатившегося опытом настоятельства, призвала Матерь-Церковь на более трудное поприще.

В 1664 году святой Феодосий был назначен игуменом на пепелище – в знаменитый и древний, но совершенно разграбленный униатами и разгромленный польскими войсками Киевский Выдубицкий монастырь, где обитала лишь горстка иноков: мало кто хотел жить в разоренной обители. Но святой Феодосий, уповая на помощь Божию, ревностно взялся за возрождение былой славы монастыря. Православный народ откликнулся на его призыв послужить делу Господню, нашлись благотворители, кто казною, кто трудом своих рук помогавшие возродить из руин храмы и братский корпус. И в Москву святой игумен посылал за помощью – и там щедрые люди откликались на просьбы киевских братьев, да и сам царь Алексий не обошел монастырь Выдубицкий своею милостью. Всего через несколько лет на пепелище вновь явилась величавая обитель, где многочисленная братия славила Бога. Подвижник высокой души и любитель молитвенного уединения, для родственных ему по духу иноков-ревнителей святой Феодосий устроил пустынь – создал отшельнический скит на расположенном близ монастыря Михайловском острове. Заново благоустроив монастырь, святой игумен позаботился о благолепии Божественных служб: созданный им церковный хор стал знаменит не только на всю Киевскую Русь, но и на Руси Московской; по желанию царя певчие Выдубицкого монастыря ездили показывать свое искусство в Москву.

Но и среди мирных трудов по устроению монастырской жизни святого Феодосия настигло тлетворное дыхание мирской злобы: в 1668 году он был вызван на суд по обвинению в изменнической деятельности. Обвинителем выступал церковный авантюрист епископ Мефодий (Филимонов).

Поразительно: сколько зла может натворить недостойный человек, если ему доверено великое дело. Так епископ Мефодий, назначенный местоблюстителем Киевского митрополичьего престола, стал в истории своей родины фигурой поистине зловещей. При этом он не выглядел каким-то чудовищем: просто мелкий интриган, с лукавой и льстивой душой, втайне одержимый непомерным честолюбием. Но сколько скорби, сколько крови стоили Киевской Руси интриги Мефодия! На его совести уже была казнь двух невинных людей, православных воинов Самко и Золотаренко. Теперь к этому добавились еще два несравненно худших преступления, чреватых неисчислимыми бедствиями: интриганством Мефодия были вызваны измена гетмана Брюховецкого и трагическая судьба митрополита Иосифа (Нелюбовича-Тукальского).

Правобережный гетман Петр Дорошенко, угрожая антипольским восстанием запорожцев, добился освобождения митрополита Киевского Иосифа, а вместе с ним и инока Гедеона (в миру Юрия Хмельницкого) из Мариенбургской крепости. Получив свободу, митрополит Иосиф тотчас просил царского дозволения вернуться в Киев. Но ему отказали под благовидным предлогом: мол, еще не решилось, быть Киеву русским или польским. Страшная, гибельная по своим последствиям ошибка Москвы! И ничем иным не объяснить эту ошибку, как происками епископа Мефодия: московский посланник стряпчий Тяпкин сообщал: епископ Мефодий рад бы и не слыхать о Тукальском, не только видеть его, боясь лишиться чести своей. Да, честолюбивый блюститель митрополии всеми силами старался не допустить приезда в Киев законного митрополита, потому и выставлял его опасным для Киева человеком. И опытный интриган добился своего.

Годами заточения в Мариенбургской крепости, перенесенными митрополитом Иосифом, он приобрел огромный церковный авторитет и любовь народную, славу исповедника. Он попал в темницу за попытку вернуть Правобережье под власть православного Московского государя. Нет сомнений: если бы ему позволили занять свой законный престол в Киеве, голос митрополита Иосифа разнесся бы по всей Киевской Руси, собирая паству под крыло царя православного, предостерегая от измены ему, смиряя заговоры и мятежи. Эта возможность была сорвана интригами мелкого честолюбца Мефодия: и то, что могло сделаться великим благом, превратилось в великое зло.

Разумеется, митрополит Иосиф был глубоко уязвлен холодным отказом Москвы в дарованном ему Церковью праве окормлять южнорусскую паству. До этого он склонял своего духовного сына Дорошенко к переходу на царскую сторону. Теперь же он стал внимательнее к речам Дорошенко, своего благодетеля, вызволившего его из темницы, который уверял: царь не хочет добра Украине, только турецкий султан способен защитить южнорусский народ, дать ему права и вольности. Митрополит же Иосиф видел за протекторатом Турции жившего там своего Первосвятителя, Патриарха Константинопольского. Оскорбленный Москвой, уже не верящий в покровительство православного государя, митрополит Иосиф благословил Правобережную Украину на присягу турецкому султану. Он разрешил Гедеона (Хмельниченко) от иноческих обетов – и вновь начались спекуляции на громкой его фамилии – Хмельницкий, и вновь несчастный Юраска вместе с правобережниками и крымцами ходил войной на своих православных братьев, а потом был отправлен в Царьград, где стал заложником казачьей верности султану. Так все заслуги, весь авторитет митрополита Иосифа, вся привязанность к нему народа были обращены во зло: на возбуждение свирепых междоусобиц, духовную смуту в сердцах паствы, усиление бесчинств крымцев, которые, как вассалы султана, уже беспрепятственно хозяйничали на Правобережье.

А опасным человеком для Киева на деле оказался епископ – политикан Мефодий. В 1667 году он ездил в Москву, но принят был без прежней ласки: просил соболей – и соболей не дали, жаловался он. Московские власти уже не могли доверять этому своему ставленнику: помнили о затеянном им в Киеве церковном рокоше, доходили до царских вельмож слухи и о других его темных делах и делишках. Мефодий затаил обиду, а вернувшись в Киев, сполна выместил эту обиду мелкой самолюбивой душонки, предав и облагодетельствовавшего его царя, и интересы родного народа. Мефодию уже случалось получать «прелестные» письма от гетмана Дорошенко, который сулил: за переход к туркам он, мол, выхлопочет через султана у Патриарха Царьградского митрополичий сан для «Преосвященнейшего местоблюстителя» Мефодия, и тот получит полную церковную власть и на Правобережье, и на Левобережье. Теперь, обиженный Москвой, Мефодий решил не только изменить сам, но и вовлечь в свою измену гетмана Брюховецкого.

Иван Брюховецкий хоть и добрался до гетманской булавы кривыми путями, но дотоле исполнял царскую службу честно. Были у него, конечно, обиды на московских воевод, которые не давали этому гордому властолюбцу свободно «пановать» над Украиной, мешали притеснять народ и обогащаться. Получал он и «прелестные послания» Дорошенко, обещавшего передать ему гетманскую власть и над Правобережьем, если только они станут единомысленны против насилий московских. Но все же гетман Брюховецкий об измене и не помышлял – пока в Киев не вернулся епископ Мефодий со «страшными новостями»: Ордин-Нащокин идет из Москвы со многими ратными людьми в Киев и во все малороссийские города, чтобы все их высечь и выжечь. Эту лживую, но ужасающую легковерных сплетню Мефодий вдувал в уши каждому, кто не отказывался его слушать. А в секретном письме задушевному другу Брюховецкому он предостерегал: Ради Бога, не оплошайся. Как вижу, дело идет не о ремешке, а о целой коже нашей. К тому приводят, чтобы, вас с нами, взяв за шею, выдать ляхам. Много знаков, что об нас торгуются. В великом остерегательстве живи, а запорожцев всячески ласкай, ими укрепляйся, да и города порубежные людьми своими досмотри, чтобы Москва больше не засела. Мой такой совет, потому что утопающий и за бритву хватается... Будь осторожен, чтобы тебя, в казенную телегу замкнув, вместо подарка ляхам не отослали! Брюховецкий внял наставлениям «друга-епископа»: поднял мятеж, обагрил кровью города Левобережья и ушел к Дорошенко за обещанной булавой «гетмана обеих сторон Днепра».

Но «прелестные письма» Дорошенко оказались ловушкой. Казаки, ненавидевшие Брюховецкого за надменность и жестокость, зверски умертвили гетмана: его тело было разорвано на куски. А с епископа Мефодия, прибывшего на Правобережье за митрополичьим клобуком, законный митрополит Иосиф снял и епископскую мантию, сказав: Недостоин ты быть в епископах, потому что принял рукоположение от московского митрополита. Мефодия заточили в Уманский монастырь, но там он проявил прыть: напоил караульных монахов и бежал в Киев.

Чтобы избежать заслуженной кары от царских воевод, Мефодий применил излюбленный прием интриганов: медведь дерет и сам орет. Предатель заявил: он, мол, ездил за Днепр только для того, чтобы разоблачить крамолу – и обвинил в изменнических сношениях с Дорошенко, Брюховецким и митрополитом Иосифом весь цвет киевского духовенства: архимандрита Киево-Печерской лавры Иннокентия (Гизеля), игумена Михайловского монастыря Варлаама (Ясинского, будущего главу Киевской митрополии), игумена Выдубицкого монастыря святого Феодосия и других маститых пастырей и монастырских старцев. Но на этот раз ядовитая клевета не сработала. Киевские духовные действительно писали в Чигирин, но не изменнически, а призывая казаков вспомнить о Боге, не грабить церковные имения (чем нередко грешила правобережная вольница); не ходить походами на Левобережье – не лить кровь своих православных братьев. Что же касается святого Феодосия, то выяснилось, что он писал такие письма по прямой просьбе царского посла боярина Петра Шереметева. Затеянный клеветником суд обернулся против него самого: обнаружилась секретная переписка епископа Мефодия, нашлись свидетели тому, как он чернил царских воевод и распускал лживые слухи, настраивая народ против государя. Свидетели говорили в один голос: Пока Мефодий был в Москве, все было тихо, а как он приехал в Малороссию и породнился с Брюховецким, то и начались бунты. Один из казачьих полковников в письме к архиепископу Лазарю (Барановичу) писал: Нынешняя война с великим государем началась по благословению его милости, отца Мефодия Филимоновича, епископа Мстиславльского. Если отпустить его в Москву, то будет это на последнюю гибель нашей бедной Малороссии и всему миру: пуще всех будет бунтовать и своими непотребными замыслами царское величество бояр и весь синклит побуждать и наговаривать. Пошли, ваша святительская милость, к царскому величеству, бей челом, чтобы злосеятелям-клеветникам не верили. Но напрасны были опасения, что Мефодию позволят продолжать его интриги. Предательство его было очевидно: Мефодия не «отпустили» в Москву, а отвезли туда под конвоем и заточили под крепкой стражей в Новоспасском монастыре, где он и окончил свои дни.

После того как обнаружилась измена Мефодия, местоблюстителем Киевского митрополичьего престола стал архипастырь, который по своим достоинствам давным-давно должен был принять на себя эту миссию: архиепископ Черниговский Лазарь (Баранович). Одним из первых дел нового местоблюстителя, который, в отличие от прежнего, был чужд властолюбия и думал прежде всего о благе Церкви, было письмо, призывающее в Киев законного первоиерарха. Высокопреосвященный Лазарь писал митрополиту Иосифу с сыновней любовью и мягкой укоризной: Под бусурманскою (турецкою) рукою стонет Греция и по настоящее время, и самих Патриархов вешают: невольная вольность! И для чего под такое ярмо класть шею? Греки рады бы освободиться от него, Украйна сама лезет... Я свои овцы черниговские поставил на путь, и вы, всея Киевской Руси пастырь, ведите всю Русь к монарху Русскому, а сами летите на престол свой, как на гнездо свое. Знаю, что благодушный монарх достойно избранного на митрополию пастыря велел бы принять милостиво.

Митрополит Иосиф не откликнулся на этот братский призыв: боялся царского гнева, считал свою вину непрощаемой. Ведь это он приводил правобережное казачество к присяге султану, благословлял войска целовать Крест на верность иноверному монарху. Горькие плоды турецкого подданства были у митрополита перед глазами. Еще не сами турки, а вассалы султана, крымские татары, хозяйничали на Правобережной Украине: грабили край, пленили жителей и уводили их в рабство, разжигали казачьи междоусобицы. Дорошенко недолго чувствовал себя правителем Правобережья: татары поставили «своего» гетмана, некоего Петра Суховея, который в угоду им «обасурманился» (обрезался) и назвался татарским именем Шамай; поляки назначили своего гетмана, Михаила Ханенко – и началась, на потеху татарам, резня между тремя казачьими группировками. Султан пока еще мало интересовался делами «барабашей», как турки презрительно называли казаков, но уже считал всю Украину своей вотчиной, держал Юрия Хмельниченко заложником в Царьграде и собирался навестить эти свои владения для сбора дани. Переход в подданство Турции, которым митрополит Иосиф думал угодить Царьградскому Первосвятителю, обернулся для того многими тяготами. Визири терроризировали Патриарха Константинопольского требованиями, чтобы он церковной властью привел в подчинение султану всю Киевскую митрополию; по поводу дел «барабашей» на Патриарха писали доносы, и он жаловался московскому послу в Царьграде, боярину Хитрово: Вот посмотри, какую сочинили на меня ложную грамоту, визирь призывал меня и хотел было погубить, да, спасибо, оправдали меня добрые люди, однако дело стоило мне с пятьсот мешков. Митрополит Иосиф все более сознавал, какую страшную, губительную для его возлюбленной паствы ошибку он совершил. Жизнь его протекала в скорбях, но он писал: По беззакониям моим, которым нет числа, не признаю себя душою, страждущею за благочестие. В горести душа моя. Как могу назваться пастырем, когда растеряно стадо? О, да соберет его Создавший и Искупивший Своею Кровью! За два года до кончины он ослеп. Очевидец последних дней его жизни сообщает: Когда митрополит Иосиф (Тукальский) лежал при смерти, то Дорошенко навещал его беспрестанно, и умирающий заклинал его именем Божиим, чтобы отстал от Турецкого султана и бил челом в подданство великому государю Московскому, если же не сделает, то пропадет. Дорошенко за это осердился на Иосифа и не ходил к нему до самой смерти. (Впрочем, через год мятежный гетман выполнил-таки завещание духовного отца: присягнул царю и был от греха подальше отправлен воеводою в Вятку.)

Восприняв блюстительство престола Киевской митрополии, архиепископ Лазарь, по свидетельству церковного историка, благотворно подействовал на умы несчастной Украины и способствовал восстановлению в ней возможной тишины. Служение его было служением миротворчества и милосердия: он неустанно призывал казаков и весь народ Киевской Руси к верности Богу и царю православному, к примирению между собою и стойкости против козней иноверцев – и столь же неустанно умолял государя Московского о принятии милостивых мер к обращению заблудших на путь истины и о прощении виновных, выказывавших раскаяние. Великой скорбью отзывается в сердцах архипастыря мысль о пролитии крови его паствы, и архиепископ Лазарь молит царя подать помощь его многострадальной родине: Многочастно и многообразно писал я к вашему царскому величеству о помощи ратными людьми, да не буду бессуден... Мы целовали Крест царскому величеству, теперь на нас орда наступает, а помощи нет, наше попрание ордам врата отверзет и в великороссийские города, – и помощь была оказана, а царь отвечал архиепископу: Тебе бы раденье свое показать, гетмана и все войско утверждать, чтобы они на нашу милость были надежны: никто их, за милосердием Божиим, из-под нашей высокой царской руки восхитить не может. Исполненный христианской любови, архиепископ Лазарь был склонен видеть в любом человеке прежде всего доброе, и потому ему случалось ошибаться в людях. Так, горько ошибся архипастырь в новоизбранном гетмане Демьяне Многогрешном. Приняв гетманскую булаву, Демьян заявил: Пока я буду гетманом, своевольников усмирять не перестану, сколько во мне мочи будет, на том я великому государю присягаю не так бы, как Ивашка Брюховецкий: как Иуда Христа предал, так он великому государю изменил; а я обещался за великого государя умереть, чтобы после меня роду моему слава была. Высокопреосвященный Лазарь полюбил Многогрешного, называл его человеком рыцарским, и гетман обращался к архипастырю как к духовному отцу. Однако: «рыцарской верности» Многогрешного хватило ненадолго. Он оказался человеком властолюбивым и крайне мнительным: одного пущенного по Украине лживого слуха о том, будто царь собирается заменить его на гетманстве полковником Константином Солониной, было достаточно, чтобы гетман Демьян пошел по пути Брюховецкого, который как Иуда Христа предал. Страшась потерять власть, Многогрешный, подобно Брюховецкому, поддался на посулы Дорошенко, обещавшего сделать изменника гетманом обеих сторон Днепра. Высокопреосвященный Лазарь, услышав от гетмана Демьяна двусмысленные речи, пытался образумить духовного сына, но тот отвечал грубо: Знал бы, архиепископ, свой клобук. Однако измена Многогрешного не имела столь кровавых последствий, как предательство его предшественников. Когда он начал составлять заговор, сами войсковые старшины, уставшие от мятежей, схватили его и отправили в Москву. Там Многогрешного судили и приговорили к казни, но пришло от царя помилование, и казнь преступнику была заменена темницей. Падение изменника никаких волнений на Украине не вызвало. На гетманство был избран Иван Самойлович, сын священника, ушедшего с семьей с буйного Правобережья на более спокойную левую сторону Днепра под руку царя православного. Иван избрал для себя воинское поприще и отличился в нем: стал наказным полковником Черниговским, а затем генеральным судьей Войска Запорожского. После его избрания на гетманство Украина отдохнула от измен своих предводителей: гетман Иван Самойлович долго и верно служил православным государям, единству православной Руси. (Конец его жизни был омрачен клеветой: Самойлович лишился гетманства из-за интриг лукавого Мазепы. Интриган добился своего, сделался гетманом, но измена Мазепы переполнила чашу терпения всероссийских государей, и Петр I упразднил на Украине гетманство, как таковое.)

Архиепископа Лазаря, да и не его одного, а весь народ Левобережья, особенно волновал пункт Андрусовского договора о передаче Киева полякам. Черниговский архипастырь писал государю: Царское величество Киев королю уступят ли или нет? Если царское величество полякам Киев уступит то и сей стороны Днепра малороссийские города под его рукою в твердости не будут никогда. Во всех малороссийских городах духовный и мирской чин сильно этим оскорбляются особенно в киевских монастырях архимандриты, игумены и старцы сетуют и болезнь имеют великую о церквах Божиих, говорят: как скоро Киев в королевскую сторону будет уступлен, тотчас поляки церкви Божий превратят в костелы и учинят унию... Царскому величеству надобно за Киев стоять крепко, потому что Киев благочестию корень, а где корень, там и отрасли. Да, «киевский вопрос» на Украине служил причиной смущения умов, многих соблазнял на участие в мятежах. Московские дипломаты на переговорах с Польшей всячески оттягивали срок решения «киевской проблемы». Государь обнадеживал киевлян: когда архиепископ Лазарь побывал в Москве и удостоился видеть царские очи: государь милость свою нам сказал, что Киев отнюдь не уступит. Наконец, уже после турецкого нашествия на Польшу и Украину, остановленного русскими войсками, повод для удержания Киева был найден. В 1679 году русский посланник боярин Одоевский заявил польским уполномоченным: Россия не в противность договоров владеет всею западной Окраиной, а следовательно, и Киевом. Все эти города и... Киев завоеваны Россией не у поляков, а у турок. Польша не имела права без соглашения с Россией отдавать султану Заднепровскую Украину, а если уж она отдала ее, то не вправе иметь на нее никаких претензий... Что бы ни говорили против этого, а Киев, приобретенный у Порты, не будет возвращен королевству. И в ходе дальнейших переговоров о мирном докончаньи с Польшей русские и слышать ничего не хотели об отдаче Киева.

Успех России в борьбе о Турцией несколько расширил территорию Киевской Руси, воссоединяющейся с Русью Московской. Договор, заключенный с Польшей в 1686 году, закрепил за Россией на вечные времена Киев, Чернигов, Смоленск и еще 56 городов. Но Волынь и Подолия еще на полтора века остались под властью поляков, получив название Польской Украины (окраины). По этому договору поляки обязывались предоставить православным в своих владениях полную свободу исповедования веры, совершения богослужений и монастырской жизни. Но вопреки договору, польские паписты готовили изощренный разгром западнорусских епархий.

Еще в 1673 году, когда живы были оба западнорусских первоиерарха – и митрополит Иосиф (Тукальский), и митрополит Антоний (Винницкий), польский король Михаил Вишневецкий своим указом назначил «администратором» православной митрополии епископа Львовского Иосифа (Шумлянского), тайно принявшего унию. Тогда же стал тайным униатом епископ Перемышльский Иннокентий (Винницкий). Новый польский монарх Ян Собесский задумал «задушить Православие в объятиях». В 1680 году он пригласил римо-католическое, униатское и православное духовенство в город Люблин на дружелюбное совещание.

Православные прибыли в Люблин на съезд, где все было сделано для их уловления. Совершили торжественные богослужения униаты: митрополит Жоховецкий и епископы Владимирский, Холмский, Пинский. В католическом костеле проповедник иезуит восхвалял Восточную Церковь и заявил, что кто не держится Восточной Православной (подразумевалась униатская) Церкви, тот не получит спасения! Но православные были тверды и объявили, что без сношения с Константинопольским Патриархом ничего не могут предпринять. В 1681 году епископ Иосиф (Шумлянский) предоставил новый проект соединения с Римской Церковью (способ эгоди церквей). Но и этот проект не получил осуществления. Тогда Иосиф, управляя под видом православного митрополита, стал постепенно ставить епископами тайных униатов, – пишет церковный историк Н. Тальберг. Коварный замысел удался: тайные униаты один за другим начали открыто заявлять о своей «эгоде» с Римом, и к 1702 году в польских пределах осталась всего одна православная епархия – Могилевская.

Тайные униатские архиереи, сделавшись явными, начали немедленно отбирать у православных храмы, принуждать священников и народ к унии, особенно неистовствовал в Галиции зачинщик униатского заговора Иосиф (Шумлянский). Русские посланники в Польше пытались протестовать, указывая, что гонения на Православие – это грубейшее нарушение всех договорных обязательств, но им отвечали: мол, духовные и шляхта приступили к римскому костелу добровольно, воспретить чему права польские не позволяют. Впрочем, по требованию России король Август II издал-таки указ, повелевающий Шумлянскому прекратить насилия, но канцлер «забыл» приложить к этому указу коронную печать, и гонитель свободно продолжал свои издевательства над православными галичанами. (Эта история с «добрым» королем и «злым» канцлером напоминает басню о льве, поручившем волкам пасти овец: «лев бы и хорош, да все злодеи волки...».)

Плачевная участь западных епархий могла показать Киевской Руси, к чему может привести бесконтрольность и отсутствие твердой церковной власти. Но еще раньше, чем пали епархии в польских владениях, Киевская митрополия решила для себя «юрисдикционный» вопрос.

Местоблюститель митрополичьего престола архиепископ Лазарь заботился об умиротворении и духовном благе всего южнорусского народа, повсюду рассылал архипастырские послания, издал книгу поучений «Трубы духовные» – наставление к стойкости в святой православной вере. Но Высокопреосвященный Лазарь не покидал Чернигова, боясь оставить без окормления своих возлюбленных черниговских овец. Своим наместником в Киеве он поставил святого Феодосия (Углицкого), и ему, в добавление к обязанностям настоятеля Выдубицкого монастыря, пришлось заниматься текущими церковными делами всей Киевской Руси. Но как бы авторитетен ни был местоблюститель митрополичьего престола, как усерден ни был его наместник (еще не имевший архиерейского сана, а следовательно, и права рукополагать новых священнослужителей), – церковное управление на Киевской Руси оставалось канонически нетвердым, зыбким, и от этого множились церковные нестроения. Сюда приезжали архиереи, изгнанные или даже низложенные Восточными Патриархами, самочинно совершали богослужения и Таинства, «хиротонисали» священников. Здесь появлялись польские агенты, действовавшие от имени выставлявшего себя «законным Киевским митрополитом» отступника Иосифа (Шумлянского), сеяли смуты, склоняли людей к измене православному царю. Киевской Руси необходим был законно избранный первоиерарх, который твердо взял бы в свои руки бразды правления митрополией. И пока Киевская митрополия не укрепилась единством с Московским Патриархатом, посягательства на нее из польских пределов и внутренние в ней нестроения оставались неизбежными. Патриарх Московский Иоаким в письме гетману Самойловичу сожалел: По дошедшим до меня слухам, Киевская митрополия без начального для нее пастыря, Киевского митрополита, всякого благочиния лишилась. Избрание Первоиерарха и объединение Киевской митрополии с Русской Церковью – таково было желание московского правительства и Московского Патриарха, гетмана, народа Киевской Руси, к этому же решению постепенно приходило и южнорусское духовенство.

В 1684 году на Киевскую Русь бежал из польских владений епископ Луцкий Гедеон (князь Святополк-Четвертинский). Он рассказал, какими методами приводят православных в униатство польские паписты. Отступник Шумлянский изгнал епископа Гедеона из вверенной ему епархии, которой тот управлял уже 25 лет, потому что хотел поставить на Луцкую кафедру «своего» человека. Епископ Гедеон отправился жаловаться на беззаконие польским властям, получил аудиенцию у короля и королевы, и те объявили ему: Если не примешь унию, то будешь сослан на вечное заточение в Мариенбургскую крепость. Не желая губить свою душу изменой Святому Православию, епископ Гедеон бежал в российские пределы. Сам он не считал свое бегство доблестью, говоря: немощь человеческую имый, устрашился абие, соглядая сие, яко не точию аз имех быти в толиком лишении, но и овцам словесного стада не возмогл бых помощи ни в чем же, сего ради оставити престол мой и вся своя понужден семь. Но на Киевской Руси его приветствовали как исповедника, пострадавшего за святую веру, и увидели в епископе Гедеоне Самим Богом посланного будущего своего Первоиерарха.

В следующем году в Киеве состоялся Собор, избравший Гедеона на митрополичий престол. Новоизбранный митрополит выразил желание принять посвящение от Московского Патриарха. В Соборе в качестве представителя архиепископа Лазаря участвовал и святой Феодосий (Углицкий): его и игумена Переяславльского Иеронима как почетных среди южнорусского духовенства лиц послали в Москву к Патриарху Иоакиму и царям Петру и Иоанну Алексеевичам с прошением об утверждении избранного в Киеве митрополита. Патриарх Иоаким с радостью отвечал, что согласен избранного архипастыря на престол Киевской митрополии возвести и благословением его утвердить, во-первых, потому, что с самого начала распространения христианской веры в России митрополия была одна и повсюду россияне были в повиновении и послушании Всероссийскому Престолу; во-вторых, потому, что когда Собором всех Святейших Патриархов устроился в царствующем граде Москве Патриарший престол, то на Соборе повелено было всем российским престолов архиереям повиноваться Патриаршему престолу Московскому.

Святитель Феодосий в числе других почетных посланцев южнорусского духовенства присутствовал и на торжественном посвящении Высокопреосвященного Гедеона в сан митрополита Киевского, совершенном Патриархом Иоакимом в присутствии царствующих особ (малолетних царей Петра и Иоанна и тогдашней правительницы государства царевны Софии) в Успенском соборе Московского Кремля. В архиерейской присяге митрополит Гедеон дал клятву послушания Патриарху Московскому.

Однако южнорусские «ревнители-константинопольцы» продолжали волноваться и называли незаконным поставление митрополита Киевского Гедеона Патриархом Московским, а не Цареградским. Нужно признать, что доводы Патриарха Иоакима по поводу прав Московского Патриархата на Киевскую митрополию действительно с точки зрения канонов были далеко не бесспорны. Это воссоединение можно было считать состоявшимся только при согласии Цареградского Первосвятителя.

Чтобы получить это согласие, в том же году в Царьград к Константинопольскому Патриарху с богатыми дарами был направлен грек Захария Софир. Однако Патриарх отказался решать этот вопрос, сказав, что боится гнева визиря: Турецкий султанат еще не отказался от претензий на владение Киевской Русью.

В следующем, 1685 году с тем же поручением в Константинополь поехали русский посол дьяк Никита Алексеев и посланец гетмана Иван Лисица. Они передали Цареградскому Патриарху грамоту, в которой Патриарх Московский Иоаким доказывал права Русской Церкви на Киевскую митрополию и церковную необходимость их воссоединения. Но Цареградский Первосвятитель Дионисий отвечал так же, как и прежде: страшусь гнева турецких вельмож. Российские послы наконец догадались встретиться с визирем, дали ему огромную взятку – и тут же Патриарх Дионисий написал грамоту о том, что уступает Киевскую митрополию Патриарху Московскому. Цареградский Первосвятитель получил в подарок от российских послов двести золотых и три сорока соболей. Так прекратилось длившееся более двух веков разделение Русской Церкви.

Почувствовав благодетельность твердой и близкой церковной власти, к Патриарху Московскому потянулись лучшие архипастыри и пастыри Киевской Руси. Архиепископ Лазарь (Баранович), опасаясь, что на Украине будут продолжаться нестроения, добился подчинения своей Черниговской епархии непосредственно Патриарху Московскому. Тот же статус Патриаршей ставропигии по прошению своего архимандрита Варлаама (Ясинского) и монастырских старцев приобрела колыбель русского иночества, Киево-Печерская лавра.

Митрополиты Киевские при поддержке все более усиливавшейся Русской державы оказались способными оказывать действенную помощь пастве своей митрополии в польских владениях, добиваться сохранения и духовно окормлять уцелевшие там православные общины. Так сохранилось Православие в Польской Украине и подвластных королю областях Белой Руси до того времени, пока и эти исконно русские земли не воссоединились с православной Россией. О благодетельности единения Церкви Киевской и Московской Руси для государства пишет церковный историк М. В. Толстой: Приближалось время измены Мазепы, и он уже не встретил приверженцев среди духовенства (как прежде Дорошенко). Проникнутый чувством церковного единства, южнорусский народ заклеймил вечным позором самое имя изменника. Церковь дала Петру I средства сохранить Малороссию и победить короля шведского.

В Киеве утвердился митрополит Гедеон, нужда местоблюстительстве отпала, и архиепископ Лазарь смог отозвать своего наместника и любимого духовного сына, святого Феодосия, к себе, в Черниговскую епархию. По благословению архипастыря и духовного отца святой архимандрит Феодосий вновь попал на монастырское пепелище – возглавил разоренный иезуитами Черниговский Елецкий монастырь. О нищете доставшейся ему в управление обители святой Феодосий писал: Елецкий монастырь скуден запасами хлебными, а особенно дровами, так что жить с братией нечем, так как во владении архимандрии мало подданных. Но, действуя так же ревностно, как при восстановлении Киевского Выдубицкого монастыря, святой архимандрит сумел добиться увеличения владений Елецкой обители и за два года привел и этот монастырь в цветущее состояние. Хотя обитель стала материально богаче, но строгость иноческой жизни в ней усилилась, ибо личные подвиги святого Феодосия служили высокопоучительным примером для Елецкой братии.

В то же время Высокопреосвященный Лазарь привлек святого Феодосия к проповеди слова Божия черниговской пастве и сделал его своим ближайшим помощником в управлении епархией; кроме того, еще и возложил на него обязанности эконома архиерейского дома. И с помощью Господней святой Феодосий успешно справлялся со всеми выпавшими ему многообразными и многосложными трудами.

Наделенный Свыше мудростью в постижении Божественных истин, святой Феодосий оказал архиепископу Лазарю и всей Киевской митрополии помощь в разрешении богословских вопросов, поставленных перед южнорусским духовенством Патриархом Иокимом. В то время, как Православная Киевская Русь торжествовала, избавившись от латинского и униатского гнета, в саму Первопрестольную Москву вкрались пропагандисты папистских мудрований. Киевское духовенство в то время оказалось более образованным, чем московское, ибо знания для них были необходимым оружием в борьбе с латино-униатской экспансией. Но, находясь в папистском окружении, а нередко и в погоне за знаниями проходя курс наук в римо-католических коллегиях, некоторые южнорусские православные священнослужители нечувствительно для самих себя перенимали элементы латинского неправомыслия. Так, приехавший в Москву и занявший видное положение при царском дворе иеромонах Симеон (Полоцкий) перенял у латинян искаженный взгляд на Таинство Евхаристии. Римо-католики заявляли, что Таинство Пресуществления совершается, когда священник возглашает слова Христовы: Приимите, ядите... – православное учение гласит, что хлеб и вино претворяются в Плоть и Кровь Господню позже, при призывании и сошествии на них Духа Святого. Поскольку приверженцы латинского мудрования поклоняются еще не освященным Дарам, то есть простому хлебу, это заблуждение получило название хлебопоклонной ереси. Патриарх Иоаким уличил Симеона (Полоцкого) в таком неправомыслии, но тот стал оспаривать православный взгляд на Таинство, высказанный Первосвятителем.

У Симеона Полоцкого нашлись сторонники и последователи, особенно ревностно отстаивал хлебопоклонничество бывший чиновник приказа Тайных дел, инок Сильвестр (Медведев), также имевший обширные связи при дворе. Для пропаганды хлебопоклоннического и иных латинских мудрований он написал целую книгу «Манна». Но не так опасна была бы эта еретическая возня для православных, если бы за ней не стояли очень высокие покровители: «Манна» была написана и широко распространена по повелению царевны Софии, фактической правительницы государства. София вершила дела правления при малолетних своих братьях, царях Петре и Иоанне, но втайне готовилась совсем отстранить их от власти и единолично занять монарший престол. Царский двор при Софии был настолько западническим, что латиняне начали питать надежды подчинить Римскому папе православную Русь. Фаворит царевны, всесильный в государственных делах князь Василий Голицын, был покровителем иезуитов и призвал в Москву представителей их ордена. Один из таких его приближенных, французский иезуит, писал о Голицыне: Этот первый министр, происходивший из знаменитого (польско-литовского) рода Ягеллонов, без сомнения был самый достойный и просвещенный вельможа при дворе московском... Если бы дело зависело от него одного, если б он был полным хозяином, если б он не должен был вести себя осторожно относительно других бояр, то, разумеется, все наши желания были бы исполнены. Эти иезуитские похвалы означали, что Голицын с удовольствием открыл бы римо-католицизму дорогу в Россию, если бы удался заговор Софии и он разделил бы с ней всю полноту самодержавной власти. Но и без того при покровительстве Голицына лукавая латинская пропаганда велась в Москве совершенно свободно: распространяли антиправославные книги, насмехались над «суеверием» православных «схизматов», особенно же усердно распространяли слух о том, будто бы на Флорентийском соборе латины осилили греков.

Не страшась опалы от царевны Софии и ее всесильного фаворита, Патриарх Иоаким ополчился на пропагандистов хлебопоклонства и хвалителей латинства. В полемике с ними Московскому Патриарху помогали знаменитый своей ученостью киевский иеромонах Епифаний (Славинецкий) и ученые греки, братья Лихуды, составлявшие убедительные опровержения еретических и латинских домыслов.

Поскольку зачинатель спора иеромонах Симеон был пришельцем из Киевской Руси, Патриарх Иоаким поинтересовался: а не допускаются ли искажения православного учения и богослужебной практики в Киевской митрополии? Кроме того, Патриарх имел лишь смутное представление о Флорентийской унии (при которой якобы латины победили греков) и интересовался: не смогут ли киевские ученые разъяснить, что это такое? Южнорусское духовенство имело суровый опыт борьбы с униатством, поэтому в ответе на запрос Патриарха митрополит Киевский Гедеон рекомендовал ему целый ряд книг, разоблачавших коварство Римского папы при попытке подчинить себе православных иерархов во Флоренции, а о себе свидетельствовал: Аз твоему Святейшеству яко отцу архипастырю и господинови моему исповедую, яко Флоренское соборище не приимую, паче же яко ересь противную отметаю. Но что касается хлебопоклонства, то действительно, такое мудрование встречалось в южнорусских епархиях, а в сочинениях южнорусского духовенства нередко попадались и иные весьма сомнительные мнения. И Патриарх Иоаким потребовал от духовенства Киевской митрополии составления Соборного суждения по поводу подобных отклонений от чистоты Православия и присылки к нему с такой Соборной грамотой для разъяснений мужа смиренномудра, приискренно Восточная Церкви сына, ведуща известно писания святых отец, а не силлогизмами и аргументами точию упражняющаяся. В 1689 году духовенство Киевской Руси послало к Патриарху сразу двух мужей смиренномудрых с Соборными грамотами, в составлении которых оба они принимали деятельнейшее участие. Этими посланцами были святой Батуринский игумен Димитрий (Туптало, будущий митрополит Ростовский, знаменитый составитель свода житий святых) и святой Елецкий архимандрит Феодосий (Углицкий), будущий архиепископ Черниговский. В их беседе с Патриархом Иоакимом прояснились все спорные вопросы, а по их возвращении, согласно переданным ими велениям Первосвятителя, устранены искажения в богослужебной практике, вкравшиеся в церковную жизнь Киевской Руси во времена польского владычества.

Крах заговора царицы Софии, за покушение на жизнь брата, царя Петра, заточенной в монастырь, означал и крах державшейся ее покровительством хлебопоклонной ереси, и изгнание протежируемых ее фаворитом иезуитов. Сильвестр (Медведев) оказался не только еретиком, но и одним из главных политических заговорщиков и был казнен. Но при царе Петре I подтачивавшее Православие западническое духовное поветрие не только не пресеклось, но еще и усилилось, только на смену латинской пропаганде пришла протестантская агитация.

Показавший свою духовную силу и мудрость в ответах на вопросы Патриарха Иоакима, известный своим ревностным служением Церкви и иноческими подвигами, святой Феодосий стал одним из самых уважаемых пастырей Киевской Руси. После кончины митрополита Гедеона в 1690 году на Соборе, избиравшем нового Первоиерарха, святой Феодосий был выдвинут кандидатом на Киевский митрополичий престол. Избран же был другой кандидат: митрополитом стал настоятель Киево-Печерской лавры Варлаам (Ясинский). Богу не угодна была разлука святого Феодосия с его духовным отцом архиепископом Лазарем.

Владыка Лазарь был истинным отцом всей многотысячной пастве своей епархии. Как всякий любвеобильный отец, он тревожился о судьбе своих детей. Архипастырь был уже в преклонных летах, чувствовал приближение кончины и преемником своим видел только святого Феодосия: этому достойному ученику он мог доверить своих возлюбленных овец черниговских, так он мог быть за них спокоен, зная, что святой Феодосий сумеет повести их за собой по пути спасения. Всеми силами души архиепископ Лазарь желал закрепить такое преемничество, сделать его неизбежным, обрести уверенность в том, что после его ухода в иной мир епархию восприимет ближайший его духовный сын и сподвижник. И Высокопреосвященный Лазарь этого добился.

Владыка Лазарь в 1692 году ходатайствовал перед Патриархом Адрианом о том, чтобы святого Феодосия как его помощника, давно делящего с ним архиерейский труды, посвятили в сан архиепископа на Черниговскую епархию. В письме Патриарху он описывал качества своего сподвижника: Пречестный архимандрит Феодосий – муж благий, украшенный добродетелями монашеской жизни, которую ведет с молодых лет, опытен в управлении монастырями, исполнен страха Божия и духовной мудрости, просвещен, весьма усерден к церковному благолепию, способен управлять домом кафедры и Черниговскою епархиею. Просьба знаменитого старца-архипастыря была исполнена. Случай редчайший в церковной практике: помощник правящего епархиального архиерея (викарий) был возведен не только в епископский, но затем в архиепископский сан.

Велика была радость престарелого архипастыря Черниговского Лазаря (Барановича), когда он увидел своего возлюбленного помощника в святительском сане. Глубоко обрадована была этим и паства, благоговейно любившая и уважавшая святого Феодосия. Таким образом, Черниговская Церковь осчастливлена была управлением двух знаменитых иерархов – столпов Православия, умолявших милосердие Божие о мире всего мира и благосостоянии своей богоспасаемой паствы. Между тем блаженный Феодосий и в святительском сане, помогая Высокопреосвященному Лазарю, а часто и совсем заменяя его, сохранял к нему беспредельную любовь и преданность сына, оказывая полное послушание своему благодетелю, ничего не предпринимая без согласия Первосвятителя Черниговского, стараясь в делах управления паствою поступать по его указанию и изволению, – пишет составитель жития святого Феодосия. Другой его жизнеописатель говорит о двух Черниговских архипастырях: Отношения их, полные любви и доверия друг к другу, были отношениями отца и сына.

Недаром Высокопреосвященный Лазарь так торопился завещать любимому духовному сыну Черниговскую кафедру и утвердить его на епархии. Чуть больше года продлилась их совместная, такая прекрасная и гармоничная архипастырская деятельность. В 1693 году архиепископ Лазарь почил от земных трудов. Святой Феодосий горько оплакивал кончину своего великого духовного отца и с честью похоронил его в Черниговском Борисо-Глебском кафедральном соборе.

Патриарх Адриан говорил, что рукоположение архиепископа Феодосия еще при жизни архиепископа Лазаря он относит к особенному Промыслу Божию, благодеющему черниговской пастве. Святителю Феодосию судил Господь всего еще около двух лет трудиться в этом мире, но за это кажущееся кратким время очень многое успел он сделать для возлюбленных овец черниговских, завещанных ему почившим наставником.

На архиерейском престоле святитель Феодосий горел, как светильник, пред глазами всех: сам облик его, высокий пример его жития изливали на паству Божественную благодать. Святой Феодосий был душою и телом инок, человек не от мира сего, а от мира Горнего, и, вдохновляемые им, наиболее ревностные сыны и дочери Церкви устремлялись на монашеское поприще, множилась братия святых обителей Черниговщины. По благословению архипастыря-подвижника основался Печеникский девичий монастырь, к сестричеству которого посылал он грамоты с наставлениями в добродетели смирения и всецелого послушания. Для искателей аскетических подвигов устроил он скит в уединенном месте в окрестностях города Любеча. Во славу Госпожи Богородицы воздвиг он два новых великолепных храма: на вершине Болдинской горы и в Домницком монастыре. Особо заботился богомудрый архипастырь о том, чтобы народ имел благочестивых и просвещенных пастырей: сам разыскивал и наставлял достойных кандидатов на священнослужение, всячески способствовал расцвету черниговских духовных школ, приглашал для преподавания в них ученых монахов из Киева. Ревнитель чистоты Православия и знаток Христова учения, он врачевал умы паствы от лукавых влияний латинства и униатства. Как и Высокопреосвященный Лазарь, святитель Феодосий нес служение миротворца: исполненным любви и кротости архипастырским словом умел смирять страсти вольнолюбивого казачества. Всенародную любовь к себе стяжал добрый архипастырь своим милосердием: был сострадателен к беспомощным и сирым, для которых с тщанием отыскивал требуемое правдою и щедро, в духе евангельском благотворил.

Почувствовав, что Господь скоро призовет его к Себе, святитель Феодосий, как и его наставник архиепископ Лазарь, позаботился о том, чтобы после него черниговские овцы не остались сиротами. Он вызвал в Чернигов духовного брата своего, святого игумена Брянского Иоанна (Максимовича), будущего митрополита Тобольского, и возвел его в сан архимандрита Елецкого монастыря, готовя в его лице себе преемника. И когда 5 февраля 1696 года душа святителя Феодосия отлетела в Царство Небесное, на его престол взошел новый святой архипастырь – смиренномудрый Иоанн, считавший себя лишь недостойным монахом, но блиставший высочайшими добродетелями.

Святой Феодосий был погребен в Черниговском кафедральном соборе, рядом с гробницей его духовного отца архиепископа Лазаря. Однако вскоре же черниговская паства узнала, что духом святитель Феодосий по-прежнему остается с нею. Первое свое чудо святой Небожитель Феодосий явил на своем преемнике, святителе Иоанне. Новый архипастырь забелел горячкой, метался в бреду, все опасались, что вот-вот Черниговская кафедра вновь осиротеет. Но внезапно в самом разгаре болезни святой Иоанн очнулся и повелел, чтобы в его покоях отслужили вечерню, прочитали правило, а на следующее утро приготовили все для его служения в кафедральном соборе. Изумленные келейники посчитали это бредом больного, но повеление архипастыря исполнили. На следующий день святитель Иоанн, совершенно исцелившийся, вершил в соборе Божественную литургию. Потом он рассказал, что среди горячечного его беспамятства предстал перед ним святой Феодосий и сказал: Служи завтра – и будешь здоров.

В знак благодарности своему Небесному благодетелю и целителю святой Иоанн украсил его гробницу и написал в его честь стихотворную «Похвалу», в которой воспевается:

Феодосий – дар Божий, Углицким прозванный,

В архиереи Богом в Чернигове поданный...

Это было только началом чудес святителя Феодосия Черниговского. В своих небесных явлениях он остался добрым архипастырем, наставником, который врачевал недуги душ, и от этого проистекало исцеление телесное. Обычно святой Феодосий являлся страждущим в сонном видении. Так, один священник, чья совесть была отягчена грехами, увидев во сне святителя Божия, исповедался ему – и услышал: Благословляю и разрешаю. На следующий день уже умиравший младенец-сын этого священника выздоровел. Один немой увидел во сне неведомого архиерея и услышал от него: Иди в собор и отправь молебен. Больной послушался – и там же, в храме, обрел дар речи, а увидев портрет святителя Феодосия, узнал в нем своего исцелителя. Тяжелобольную женщину, призывавшую его на помощь во время Великого поста, милосердный Небожитель кротко укорил: Ты не говела, это нехорошо, так ты недостойна будешь вкусить Пасхи. Постарайся причаститься в Великую Субботу. Выдержав пост в Страстную седмицу и причастившись Святых Христовых Таин, больная стала здорова. Другую женщину, молившуюся об исцелении мужа, святитель просто обнадежил: Не плачь, я умолю Бога, и муж твой будет здоров, – так и свершилось. Еще одной страдалице, мучившейся от бесовских наваждений, святой Феодосий сказал только: Успокойся, – и с этого мгновения мучения ее прекратились.

Слухи об этих и многих иных чудесах святителя Феодосия вызвали поток паломников со всех концов России. Через 76 лет после его кончины при переложении в новый гроб честные мощи святого Феодосия были обретены нетленными. Прежний кипарисовый гроб паломники разобрали по щепочкам и унесли эти кусочки дерева с собой как священные реликвии. В 1824 году зашедший в собор «полюбопытствовать» на гробницу православного архиерея купец-раскольник Горбунов у гроба святителя Феодосия исцелился и от застарелой тяжкой болезни, и от раскольнических заблуждений. Вернувшись в лоно Православной Церкви, Горбунов на свои средства соорудил красивую раку для нетленных мощей угодника Божия Феодосия. С 1850 года при Черниговском соборе начали вести летопись чудес святителя Феодосия, поток которых не оскудевал. По свидетельству жизнеописателя, имя святителя Феодосия как великого угодника Божия, защитника от бед и напастей, избавителя от всякого злого обстояния и теплого молитвенника пред Богом известно было по всей России, и хотя при гробе святителя совершались лишь панихиды, но в народе ему воздавалось почитание как бы уже прославленному святому.

Известия о Черниговском святителе-чудотворце дошли до императора Александра III Миротворца, и созданная по его велению комиссия Священного Синода выяснила: Тело почившего святителя, несмотря на почти 200-летнее пребывание в пещере, не отличающейся притом сухостию, оказалось нетленным. Вместе с тем было обследовано надлежащим образом 49 случаев чудесных исцелений чрез молитвенное призывание святого Феодосия, засвидетельствованных под присягою самими исцеленными, их сродниками и очевидцами.

Уже в царствование благоверного императора Николая II, 9 сентября 1896 года, состоялось прославление святителя Феодосия и открытие нетленных честных его мощей, положенных при этом в драгоценную раку и перенесенных из старинного Борисо-Глебского храма в новый Спасо-Преображенский собор. Очевидец пишет: Все дни торжества прославления новоявленного угодника Божия громадное, полуторастатысячное стечение народа переполняло город, с горячими мольбами обращаясь к святителю Феодосию, испрашивая его молитв пред Богом и спеша приложиться к его святым, нетленным мощам. Торжество прославления ознаменовано было многочисленными дивными исцелениями и произвело глубокое впечатление не только на православных, но и на раскольников. Слава Богу, дивному во святых Своих!

Един светлый духовный мир, объединенный Божественной Любовью, – и таинственны связи между подвижниками благочестияя, жившими в разные времена и в разных краях. Всего несколько десятилетий тому назад у нас в Средней Азии, в городе Самарканде, подвизался старец высокой жизни, архимандрит Серафим (Суторихин), память которого здесь чтят не только православные, но даже мусульмане. Архимандрит Серафим особо поклонялся святителю Феодосию Черниговскому и считал его своим Небесным покровителем, ибо в дни памяти святого Феодосия в его жизни происходили важнейшие события, меняющие течение его судьбы. Святитель Феодосий известен как исцелитель множества болящих, а вот архимандриту Серафиму он однажды послал болезнь ко спасению. Будучи брошен за веру Христову в большевистские каторжные лагеря, отец Серафим работал на лесоповале. При скудном питании и жуткой лагерной обстановке такой тяжелый труд обрекал заключенного на медленную смерть, и отец Серафим уже «доходил» – превращался в ходячий полутруп. Но и в лагере исповедник Христов помнил церковные праздники и дни святых Божиих. Однажды в день памяти Черниговского чудотворца он особенно горячо молился святителю Феодосию – и в тот же день на него упало бревно: как инвалида, отца Серафима перевели на более легкие работы, и это сохранило ему жизнь. А в 1943 году, когда заключенных церковников начали отпускать из лагерей, отца Серафима по болезни освободили одним из первых. В Самарканде, куда привел его на служение Господь, архимандрит Серафим создал потаенный монастырь в миру. Слова отца Серафима о его таинственной связи с Черниговским святителем получили чудесное подтверждение. После кончины Самаркандского старца одна из его духовных дочерей увидела необычайно яркий и ясный сон: Батюшка в прекрасных ризах служит в белом храме с каким-то великим святителем. Она спросила: «А с кем это служит отец Серафим?» – и услышала в ответ: «С архиепископом Черниговским Феодосием».

Так и поныне, и в наши дни святой Небесный архипастырь Феодосий Черниговский посылает чудесные знамения и благодатную помощь всем призывающим имя его, ибо приял от Христа Спаса целебный дар целити от немощи телесныя и душевныя.

Дорогие во Христе братья и сестры! Бурным было время, в которое выпало жить святому Феодосию, и мятежным был край, в котором вершил он свой христианский подвиг. Судьбы множества его земляков, в их числе государственных и церковных деятелей, кружились в водовороте политических страстей, национальных и личных амбиций. Увлеченные честолюбием или обидой, ложным политическим расчетом или обманным чужим внушением, громкими лозунгами «прав и вольностей», многие совершали страшные ошибки, впадали в тягчайшие грехи и преступления. Некоторые затем, ужаснувшись содеянному, каялись – и быть может, по неизреченной милости Божией спасались как бы из огня, но сотворенное в горячке страстей зло уже нельзя было исправить, и их черные дела не заживающими за столетия ранами ложились на историю их собственного народа, их родины. Среди этой круговерти запутанных, исковерканных судеб, среди этого сонма калечащих и пятнающих себя грехом душ – как прям и прост был жизненный путь святого Феодосия, в какой небесной чистоте хранил он свою душу! Угодник Божий сиял, как храм-крепость, недоступный бурлящей вокруг житейской скверне, потому что в любых обстоятельствах прежде всего мыслил он о служении Богу и о пользе Церкви Божией.

Так и мы, подражая блаженному Феодосию, в наше смутное время должны прежде всего помышлять не о страстях человеческих, а о святой воле Господней. Вокруг нас обилие политических партий, легион пропагандистов и агитаторов, несметное количество громких лозунгов, красноречивых призывов, соблазнительных социальных и экономических теорий. Но какие бы права, свободы и вольности нам ни сулили, какие бы сказочные блага нам ни обещали, какие бы «национальные», «культурные», «общечеловеческие», «цивилизационные» или иные приманки нам ни предлагали, прежде, чем откликнуться на призыв, мы должны строго спросить себя: угодно ли это Христу Спасителю нашему? Спасителен или опасен будет такой путь для моей души? Принесет ли это пользу или вред нашей Матери – Церкви Православной? Нужно твердо помнить: свобода и достоинство, просвещенность и культура, все высшие блага христианина – в верности Господу Спасителю, Кровью Своею искупившему нас из рабства земным страстям. Твердо памятуя заветы Христова Православия, ценя Небесную Истину выше всех земных теорий и амбиций, мы сумеем избежать ошибок, о которых нам придется потом горько сожалеть, которые могут завести наши души даже в вечную погибель.

Хваленый «плюрализм мнений», множество противоречивых теорий и суждений, зачастую красивыми фразами маскирующих порок и преступление, с точки зрения христианской есть пагубное зло, всеваемое диаволом в человеческие умы. Верные знают, что истина только одна – Истина Бога Всевышнего, Творца Неба и земли, Создателя всех людей, желающего всем спасения и вечного счастья в пресветлом Своем Царстве. Если христианин будет каждый свой шаг выверять Божественной Истиной, он обретет спасительный и радостный душевный мир, среди бурь и соблазнов века сего он будет стоять твердо, как твердо стоял в Истине и благочестии святой Феодосий

В наши дни соблазном «национальных свобод и прав» вновь разорвано державное единство Православной Руси, ради которого проливали кровь доблестные воины Богдана Хмельницкого, а потом еще многие тысячи сынов Киевской и Московской Руси, – единство, которого чаяли и о котором молились великие угодники Божий и архипастыри Церкви: преподобный Иов Почаевский, митрополит Сильвестр (Коссов), архиепископ Лазарь (Баранович), святители Феодосии (Углицкий), Иоанн (Максимович), Димитрий (Туптало) и иные многие. Вновь отторгнуты от Российского государства родные ему по вере и крови Киевская и Белая Русь. Как во время смут ХVII века южнорусская «шляхта» желала «пановать», тянулась к роскошному и разгульному «польскому образу жизни», так и ныне новоявленная украинская «знать», «новые украинцы» стремятся к «благам западной цивилизации», а новые гетманы-президенты втягивают Украину в НАТО, западный военный блок, который еще так недавно осыпал бомбами Православную Сербию, пытаясь уничтожить братский нам по вере сербский народ. Киевская Русь снова делается окраиной – Украиной Запада, где поднимает голову зловещая уния с латинством, где отлученный от Церкви Филарет Денисенко, подобно старинному церковному авантюристу Мефодию (Филимонову), сеет духовную смуту, учиняет душепагубный раскол. Надежду вселяет лишь то, что Киевская митрополия, верная единству со всей Русской Церковью, как прежде, приводит сынов и дочерей Киевской Руси к святой православной вере, к душевному спасению.

В расцвете души святого Феодосия, в его преуспеянии на стезе добродетелей и в трудах церковных огромную роль сыграло его послушание духовному отцу архиепископу Лазарю (Барановичу), так что даже возведенный в тот же архиепископский сан, святой Феодосий послушествовал ему с той же сыновней преданностью. Недаром Высокопреосвященный Лазарь, пророчески желая любимому духовному сыну, чтобы имя его написано было на Небесах, называл святого Феодосия овцой Христовой, научившейся покорности. Так и для нас спасительно слушать наставления в христианской жизни архипастырей и пастырей, Богом поставленных блюсти Церковь, исповедовать им свои грехи, обращаться к ним за советом и следовать их указаниям. Конечно, далеко не каждому выпадает счастье иметь духовным отцом такого великого столпа Церкви, как архиепископ Лазарь. Но каждый христианин, дабы избежать душепагубного своеволия и гордыни, должен не судить о достоинствах и недостатках Богом посланного ему духовника, а внимать преподаваемому им Христову учению и, как пред Самим Господом, исповедовать пред ним грехи свои и очищаться от них в Таинстве Покаяния. Будем же, укрепляясь в смирении, хранить священную и драгоценную добродетель послушания, памятуя слова вселенского учителя Церкви, святителя Иоанна Златоуста: Дары Божии не таковы, чтобы они зависели от священнических добродетелей. Пастырь только уста отверзает, все же Бог творит. А преподобный Симеон Новый Богослов добавляет к этому: Кто верует, что в руке пастыря находятся его жизнь и смерть, тот никогда не воспрекословит. Неведение же сего рождает прекословий, причиняющее духовную и вечную гибель.

Во все века, в любые времена, среди любых смут, мятежей, войн и гонений, Православная Церковь Христова вела верных сынов и дочерей своих к Вечной жизни, в Царство Отца Небесного. Испытания земного, лежащего во грехах и смертного мира только закаляли души истинных последователей Христа, украшая их мужеством и крепостью и, словно огнем, очищая их от греховной нечистоты. Много скорбей и бедствий выпадало на долю земной Русской Церкви, но от этого только умножался сонм доблестных святых ее в Горних обителях и еще прекраснее и ярче сияла недоступная злу русская Церковь Небесная. В восшедших на Небеса подвижниках народа нашего мы имеем благодатных заступников и ходатаев о нас перед Богом Вселюбящим. Среди этих благих и милостивых к нам Небожителей видим мы и чудотворящего святителя Черниговского, к которому прибегаем ныне с теплым прошением: Преудобрен во архиереех, святителю Феодосие, был еси светило своему стаду, таже преставился еси в вечныя обители: умоли у Престола Царя Славы избавитися нам от находящих на ны зол и спастися душам нашим, святе, молитвами твоими. Аминь.

Назад / Содержание / Вперед