1. Внезапность появления пророка Илии (отмеченная и в словах И. Сираха: «восстал Илия пророк, как огонь, и слово его горело, как светильник. Он навел на них голод...» Сир XLVIII:1-2) и отрывочность его первой речи Ахаву издавна подавали повод к предположению, что начало истории пророка Илии, как и начало обличительной речи его Ахаву, не сохранились в Библии. Талмуд даже делает попытку восполнить предполагаемый пробел[1]. Однако нет надобности в таком предположении, так как именно внезапность появления характерна для пророка Илии (Сир XLVIII:1-2), и внезапное появление пророка, дотоле скрытого в неизвестности, наиболее отвечало цели разительного вразумления без примерного нечестия Ахава. Имя Илия, евр. Элиагу, Элийа (LXX: Ηλιού, Ηλίας, Vulg.: Elias) означает: «мой Бог есть Иегова» и само собою указывает на призвание или задачу всей жизни пророка: проповедь и защита чистой религии Иеговы против культа Ваала (нет нужды, однако, предполагать с некоторыми толкователями, будто пророк сам принял это имя, выражающее идею его религиозного служения; скорее можно думать, что семья, в которой родился пророк, свято чтила Иегову, безусловно отрицала культ Ваала и исповедание своей веры выразила в имени будущего пророка). Обычный эпитет пророка Илии - «Фесвитянин» (3 Цар. XVII:1; XXI:17, 28; 4 Цар. II:3, 8; IX:36) - от отечественного города пророка Фесвы. Положение города в Библии точно не определено, и толкователями указывается двояко. Одни отождествляют Фесву, родину пророка Илии, с Фисвою, Θίσβη, «находящеюся по правую сторону Кидая Неффалимова в Галилее» (Тов. I:2), откуда выведан был в плен известный Товит (напр. К. Bähr в Lunge. Bibelwak. Th. VII: Die Bucher der Konige, 1868, s. 172). Однако более вероятно другое мнение, по которому Фесва - родина пророка, лежала в Галааде, близ Иордана, что подтверждается приложением (ст. 1 по евр. т. ): «из жителей (поселенцев тошаве) Галаадских» (Vulg.: de habilatoribus Galaad). LXX же, очевидно, выразили мысль о нахождении самого города Фесвы в Галааде, когда евр. миттошаве («из жителей») гилеад передали: εκ Θεσβω̃ν (Θεσσεβω̃ν) τη̃ς Γαλαάδ. И. Флавий (Древн. VIII, 13, 2) прямо говорит, что пророк Илия «явился из Галаадского города Фесбоны» (ср. Onomast. 517). Теперь сближают эту Фесву с el-istib - местностью, лежащей на 13 километров к северу от Яббока и известную под именем Mar-Eljas. Внезапно явившись в Самары, пророк Илия в краткой, но невыразимо сильной речи исповедует пред Ахавом веру свою в единого Иегову, а себя самого объявляет нарочитым служителем Его[2] и исполнителем Его велений, и во имя этой веры и этого признания клятвенно («жив Господь!», хай - Иегова, ср. Руфь III:13; 1 Цар. XIV:39, 45) возвещает нечестивым царю и народу, поправшим завет Иеговы, тягчайшее для земледельческого народа бедствие засухи и неизбежного при ней голода: это было исполнением угрозы закона за отпадение Израиля от Иеговы (Лев. XXVII:19 сл.; Втор. XI:16 сл; XXVII:23 сл.; ср. 3 Цар. VIII:30), а вместе было и самым явным опровержением введенного в Израиле культа Ваала, в котором преимущественно олицетворялась и обоготворялась производительная сила природы: засуха и бесплодие страны было фактическим свидетельством бессилия идола. Продолжительность засухи пророк указывает неопределенно: «в сии годы» (не менее, однако, 3-х лет, как показывает мн. ч. шаним, ср. XVIII:1; по Лк. IV:25; Иак. V:17 - 31/2 года), - ставя продолжительность наказания в зависимость от нового откровения через него в будущем, т. е., в сущности, от времени и степени раскаяния царя и народа. «Илия был пророк, первоверховный из пророков, пламенел божественною ревностью и сие изрек по действию Духа Божия. Почему и исполнилось им изреченное» (вопр. 51). Историк Менандр у И. Флавия (VIII, 13, 2) упоминает о засухе в течение года при тирском царе Итобаале; это подтверждает историчность повествования 3 Цар. о засухе при Ахаве.
2-3. Как принял Ахав грозное слово пророка, не сказано; но уже самое повеление Божие пророку оставить царя, удалиться на восток и скрыться у потока Xорафа предполагает опасность для пророка со стороны царя, который, как видно из последующего, вместе с женой своей Иезавелью вообще преследовал пророков Иеговы (XVIII:4, 13) и особенно тщательно разыскивал пророка Илию (XVIII:10 сл. ). Поток Xораф (евр. Керит; LXX: Χορραθ; Vulg.: Carith) традицией иногда указывался по сю (западную) сторону Иордана и отождествлялся с вади-эл-Кальт (Onomast. 968). Но самое выражение евр. т. «ал-пенэ га-йарден» (слав.: прямо лицу Иорданову), по библейскому словоупотреблению (ср. Быт. XVI:1-2; XXIII:19; XXV:18; 1 Цар. XV:7; 3 Цар. XI:7), может обозначать только восточную сторону Иордана; притом на восточной стороне Иордана, частью лесистой, частью пустынной, но всегда более удаленной от Самарии, пророк Илия был в большей безопасности от преследований Ахава, чем на западе от Иордана. Пребывание в пустынном одиночестве, кроме безопасности, имело целью приготовление пророка к ожидающим его тягостям общественного служения - как после для новозаветного Илии - Иоанна Предтечи (Лк. I:80; III:2; Мф. XI:14; XVII:12). Наконец, вода потока Xорафа, вероятно, притока Иордана (с востока) некоторое время питала пророка во время засухи.
4-6. Если поток давал пророку естественное питье (у LXXи слав. добавлено слово: ύδωρ, воду, ст. 4 и 6), то пищу он получал чудесным путем: хлеб и мясо утром и вечером пророку, по повелению Божию, приносили вороны. Обилие чудес в истории пророков Илии и Елисея свидетельствует о попечениях милосердия Божьего о благочестивых в Израиле и, вместе, говорят о грубой чувственности народа, на которого могли оказывать влияние только чрезвычайные. Вороны могли быть избраны промыслом для питания пророка, как птицы пустыни (Ис. XXXIV:11). В ритуальном смысле ворон в Ветхом Завете почитался нечистой птицей (Лев. XI:15; Втор. XIV:14); но повелением своим воронам «Законоположник научает нас, что по немощи только иудеев постановил Он таковые обрядовые законы. Ибо сам повелел преступать оные (так, повелел в субботу семикратно обходить Иерихон; так и Илии повелел принимать пищу, приготовляемую воронами). А иногда не укорял Он преступивших таковые законы (Самсон не был обвинен за вкушение меду из челюстей мертвого льва), блаж. Феодорит, вопр. 52. В ст. 6 LXX-т несколько изменяют смысл текста: вместо евр. «(приносили ему) хлеб и мясо поутру, и хлеб и мясо повечеру», LXX имеют: άρτους τό πρωί καί κρέα τό δειλης, хлеб утром и мясо вечером - в параллель Исх. XVI:8. У Xорафа пророк пробыл около года (евр. йамим, дни, нередко означает годичный срок: Лев. XXV:29; Cyд XVII:10), - пока не высох поток от засухи.
8-9. Теперь промысл указывает пророку новый путь, повелевая ему идти в Сарепту Сидонскую, где некая женщина вдова, по повелению Иеговы, имела питать пророка. Сарепта (ср. Авд 20), евр. Царфата; LXX: Σαρεπτά; Vulg.: Sarephta; у И. Флавия Σαρεφθά, - старый приморский финикийский город между Тиром и Сидоном, в 10 римских милях (=15 километр. = ок. 14 верст с лишком) от последнего; теперь деревни Сарафанд (Robinson, Palast III, 690. Ср. Onomastic. 831. И. Флав. Древн. VIII, 13, 2).
Это повеление Божие пророку оставить землю Израиля и искать убежища за пределами ее, в языческом городе и в семье иноплеменницы, по словам блаж. Феодорита (вопр. 53), показывает, что если бы видел Бог в иудеях постоянный образ мыслей и твердую веру, то не повелел бы избегать общения с иноплеменниками, а напротив того, потребовал бы, чтобы жили с ними вместе и проповедовали им благочестие (Исх. XXXIV:16). Пророку же, который мог оказать благодеяние, не только не воспретил, но даже повелел идти к иноплеменнице. Xотя ближайшей целью удаления пророка за границу могла быть большая безопасность от руки царя израильского, но вместе с тем выбор именно дома сарептской вдовы для пребывания пророка показывает, и слово Xриста Спасителя несомненно уверяет нас в том (Лк. IV:25-26), что в Израиле в те дни не нашлось столь верующей, благочестивой и вообще достойной семьи, как личность и семья вдовы сарептской.
10-16. Удивительная кротость вдовы, покорность ее судьбе, замечательная вера в промысл Божий и беспримерное послушание слову пророка - все эти черты сарептской вдовицы представляют в ней образ праведницы вне закона с сердечной верой в Иегову, и в этом смысле она была прообразом церкви из язычников, прежде неплодной, а потом процветшей, как крин. Блаж. Феодорит говорит: «дивлюсь кротости в ответе жены; не вознегодовала она, что при таких бедствиях просят у нее пищи, а представила только крайнюю нищету. Великий же сей и праведный муж, хотя обещал ей неоскудевающие источники муки и елея, однако же повелел, чтобы ему первому изготовила и принесла хлеб. И не огорчилась опять жена, когда изнуряемая заботами и нищеты и вдовства, но, с верою вняв обещанию, принесла пищу. Даже сделала сие, не знав человека; потому что он был иноплеменник, - не изведав опытом его пророческой силы. Думаю же, что ею прообразована Церковь из язычников; потому что жена сия гонимого израильтянами приняла с верою, как и церковь приняла теми же самыми израильтянами изгнанных апостолов» (вопр. 53). Текст, LXX и слав. в ст. 12 предполагает, что у вдовы было несколько сыновей: τοίς τέκνοις μου - чадом своим (евр. ед. ч.: ливни; рус. Синод.: «для сына моего»); равным образом и в ст. 15: τά τέκνα αυτη̃ς - чада ея (евр. бетаг, «дом ее»). Но в том и другом случае преимущество надо отдать еврейскому тексту: по всему рассказу можно видеть, что сын у вдовицы был единственный, и что в ст. 15 говорится о доме вдовы, а не о сыновьях ее.
17-24. И. Флавий (Древн. VIII, 13, 3) предполагает, что сын вдовы сарептской не умирал, а лишь «имел вид трупа» (род обморока); то же думали и некоторые толкователи (напр. Bähr, op. cit: s. 174), но библейский текст определенно говорит (ст. 22, ср. 18), что здесь имел место случай действительной смерти и действительного воскрешения из мертвых. Замечательно воззрение вдовицы (ст. 18), что благодаря пророку (и его святости) открылись во всей силе грехи ее и вызвали наказание Божие. «Не сказала она, хотя была иноплеменница: худым послужил ты для меня предвестием, виною бед стало для меня пришествие твое, напротив того, приключившееся с нею приписала паче собственным своим грехам» (блаж. Феодорит, вопр. 54). Самый образ действия пророка при воскрешении умершего (ст. 19-21) близко напоминает последующее воскрешение пророком Елисеем сына сонамитянки (4 Цар. IV:34-35): символика в том и другом случае тем более понятна, если и Xристос Спаситель в своих чудотворениях не чуждался ее (Мк. VII:33; VIII:23; Ин. IX:6-7). «Пророк помолился Господу об умершем отроке, и после молитвы, трижды дунув на отрочище, возвратил его к жизни. Троекратное число указывает на достопокпоняемую Троицу, а дуновение на первоначальное сотворение души» (блаж. Феодор. ). Чудо послужило к окончательному утверждению вдовицы в вере в Иегову и Его пророка (ст. 22-24).
[1] Здесь (Sanhedr. 113а) рассказывается, что порок Илия и Ахав вместе посетили Ахиила (см. XVI:34) с целью утешить в потере сыновей; при этом пророк указал ему на исполнение на нем слова Иисуса Навина (Нав. VI:25). На это Ахав возразил, что вот слово Иисуса Навина, ученика Моисея, cбылось, а грозное слово самого Моисея о ниспослании засухи и голода за идолослужение (Втор. XI:16-17) доселе не исполняется, хотя народ и служит идолам. На это пророк Илия и сказал: жив Господь и проч. (XVII:1).
[2] По позднейшему Иудейскому преданию, пророк Илия был потомком целого ряда священников; самый город Фесва будто бы был священническим.